Он налил в золотой кубок красное вино и поставил его перед мастером Пори. Тот посмотрел на полный сосуд влюбленными глазами и тут же, не дожидаясь нас, поднес его к губам. Милорд взял второй кубок.

— Этот бокал, — продолжал он, — зеленый, как изумруд, украшенный снаружи и изнутри золотыми блестками и напоминающий своей формой лилию, когда-то находился в сокровищнице монастыря. Мой отец привез его из Италии много лет назад. Я, как и он, пользуюсь этим бокалом лишь по торжественным дням. Сегодня я наполняю его для вас, сэр. — Он налил вино в зелено-золотой, замысловатой формы бокал, поставил его передо мною, затем наполнил серебряный кубок для себя и сказал:

— Пейте, джентльмены.

— Сказать по чести, я уже выпил, — ответил секретарь Совета колонии и вмиг наполнил свой кубок во второй раз. — Ваше здоровье, джентльмены! — сказал он и разом влил в себя полкубка.

— Капитан Перси не пьет, — заметил его милость.

Я оперся локтем о стол и, держа свой бокал против света, начал им любоваться.

— Прекрасный оттенок, — сказал я задумчиво, — такой же нежно-зеленый, как гребень огромной волны, которая вот-вот обрушится на твой корабль и бросит его в пучину. А эти выпуклые золотые крапинки внутри и снаружи и эта необычная причудливая форма... право, милорд, в красоте вашего кубка есть что-то зловещее.

— Им многие восхищались, — ответил фаворит.

— У меня странная натура, милорд, — продолжал я, все так же задумчиво разглядывая драгоценный зеленый бокал, зажатый в моей руке. — Я солдат, обладающий воображением, и иногда мне бывает приятнее предаваться грезам, чем пить вино. Взять хотя бы этот кубок — не кажется ли вам, что его странный вид навевает столь же странные фантазии?

— Возможно, — отвечал милорд, — но только после того, как я изрядно из него хлебнул. Ничто так не питает воображение, как вино.

— А что говорит по этому поводу славный Джек Фальстаф? — вмешался наш захмелевший секретарь. — «Добрый херес <...>делает ум восприимчивым, живым, изобретательным, полным легких, игривых образов, которые передаются языку, от чего рождаются великолепные шутки»[85]. А посему давайте выпьем, джентльмены, давайте выпьем и всласть пофантазируем. — С этими словами он вновь наполнил свой кубок и жадно уткнулся в него носом.

— Мне кажется, — начал я, — что именно в таком кубке Медея[86] подала вино Тесею. Быть может, Цирцея[87] протягивала его Одиссею, не ведая, что тот неуязвим, ибо держит в руке спасительный корень. Возможно, Гонерилья послала этот изумрудно-золотой фиал Регане[88]. Может статься, из него пила прекрасная Розамунда[89] на глазах у королевы. Вероятно, Цезарь Борджиа и его сестра[90], сидя в венках из роз на пышном пиру, не раз навязывали его тому или иному из гостей, который на свою беду был чересчур богат. И я готов поклясться,

что флорентиец Рене имел дело со множеством подобных кубков, перед тем как их подносили гостям, которым Екатерина Медичи[91] желала оказать особую честь.

— У нее были необычайно белые руки, — пробормотал мастер Пори. — Мне довелось однажды поцеловать их, это было в Блуа[92] много лет назад, когда я был еще молод. Этот Рене был большой искусник по части медленных отравлений. Достаточно было понюхать розу, надеть пару надушенных перчаток, отведать питья из поданного тебе кубка, и ты уже был не жилец, хотя до твоих похорон могло пройти еще много дней. К тому времени роза успевала истлеть, перчатки — потеряться, а кубок был уже давно забыт.

— За границей я наблюдал один обычай, который мне очень понравился, — сказал я. — Хозяин и гость наливают себе вина, а потом пьют за здоровье друг друга, обменявшись кубками. Сегодня вы, милорд, хозяин, а я — гость. И я хочу выпить из вашего серебряного кубка.

Глядя на него так же дружелюбно, как и он на меня, я пододвинул к нему свой зеленый с золотом бокал и протянул руку за его серебряным кубком. Можно расточать улыбки и при этом быть негодяем — эта мысль далеко не нова. В смехе Карнэла, в учтивом жесте, которым он встретил мое предложение, было столько непринужденности, как будто великолепный бокал, который он придвинул к себе, содержал не яд, а чистую ключевую воду. Я поднял серебряный кубок и, провозгласив «За здоровье короля!», осушил его до дна, после чего спросил:

— Что же вы не пьете, милорд? Ведь при таком тосте нельзя отказываться.

Его милость поднял зеленый бокал, затем опять поставил его, даже не пригубив.

— У меня разболелась голова, — сказал он, — сегодня и не буду пить.

Мастер Пори пододвинул к себе кувшин, наклонил и обнаружил, что он пуст. Лицо его выразило такое огорчение, что я рассмеялся. Милорд рассмеялся тоже, но во второй раз за вином не послал.

— Разве так пьют? — жалобно вопросил наклюкавшийся секретарь Совета колонии. — То ли дело было в «Русалке»[93] — там мы не делили кувшин вина на троих... Царь Московии одним глотком выпивает четверть пинты водки[94], сам видел, как он это делает... Одним глотком! Я ж-желал бы быть... Вакхом с этого кубка... под сенью налитых гроздьев винограда... Вина и женщин!.. В-вина и ж-женщин... в-ви-на... х-х-хереса... — Речь нашего малопочтенного спикера перешла в невнятное бормотание, и его убеленная сединами голова плюхнулась на стол.

Ничем не потревожив его пьяной дремоты, я встал, откланялся и спустился на первый этаж, в общий зал. Милорд Карнэл последовал за мной. Недавно здесь выпивала компания плантаторов из отдаленных поселков, и на скамье, стоящей у дверного косяка, лежал кусок мела, которым хозяин гостиницы чертил на двери линии, отмечая таким образом, сколько ему должен каждый из клиентов. Я прошел было мимо, но затем обернулся и взял мел.

— Какой длины линию мне провести, чтобы изобразить свой счет, милорд? — спросил я с улыбкой.