променять положение уважаемого столичного лекаря и аптекаря на незавидную долю

бродячего искателя приключений, не забывающего, впрочем, иногда наведываться в отчий

дом, пусть даже это происходит, когда в очередной раз заканчиваются эликсиры, врачующие

раны и ушибы. Сокрушенно покачав седой головой, отец не смог удержаться от упрека в

мой адрес:

— Ты уже давно шляешься по миру в поисках богатства и славы, но везет тебе только на

порезы и шишки, мой мальчик.

Мне не хотелось возобновлять старый спор, поэтому я промолчал. Отцу ответила

Фелидия.

— Как ваш язык повернулся сказать такое, хозяин?! — возопила она. — Пусть ваш сын

пока еще не купается в золоте, но славы ему не занимать! На счету этого мальчика, которого

я помню еще вот таким крошкой, — Фелидия свела свои большие ладони почти вплотную,

— больше побед в поединках, чем у всех наших

рыцарей, вместе взятых! Кстати, мастер Гасстерт, вы никогда не задумывались, почему

ваши пациенты в последние годы перестали рассчитываться с вами обещаниями вместо

золотых монет? Хоть один из этих богатых бездельников осмеливается задолжать вам за

лечение или за снадобья?

— Мои пациенты — достойные, благородные люди! — возразил отец. — Их понятия о...

— Их понятия не мешают им подолгу не платить портным, парикмахерам, ювелирам.

Послушали бы вы, что говорят на рынке об этих достойных, благородных людях! А с вами

рассчитываются вовремя благодаря вашему сыну!

— Что ты говоришь, Фелидия? — Отец недоуменно развел руками. — Уж тебе-то

должно быть известно, что Эвальд никогда не вмешивался в мои отношения с пациентами!

— Ему и не надо вмешиваться. Вполне достаточно, чтобы те, кто хочет обвести вас

вокруг пальца, представили себе, как однажды поутру на пороге их дома появится

разгневанный мастер Эвальд, небрежно поигрывающий своим мечом! О-о-о, этот визит

чреват таким расстройством здоровья, которое может оказаться не под силу даже вам, мастер Гасстерт!

Есть хороший, безотказный способ вывести моего кроткого отца из себя. Стоит только

затронуть его профессиональное самолюбие, как седобородый лекарь превращается в

яростного монстра.

— Укороти свой язык, Фелидия! — вскричал он, вскочив на ноги и потрясая сжатыми

кулаками. — Или я сделаю это своим ножом для ампутаций! Не берись судить о том, чего не

в силах постичь твой куцый умишко!

Во дворе, словно желая поддержать отца в его праведном гневе, властно зарычал Хьюгго.

Хьюгго ценит искренность и яркие эмоции.

Фелидия сложила свои мощные длани в молитвенный жест и голосом, полным лживого

смирения, сказала:

Не гневайтесь на меня, неотесанную деревенскую дуру, о мудрейший из лекарей всех

времен! Покорнейше прошу прощения за то, что не ведала о вашем умении пришивать на

место отрубленные головы.

Я не сумел сдержать смех, отец рухнул в кресло, закрыл лицо ладонями и самозабвенно

предался тому же занятию. Очередная попытка вразумить меня потерпела сокрушительный

крах. Хорошо зная своего отца, я понимал, что на этом он не остановится. При расставании, заботливо упаковав бутылочки со снадобьями в мою дорожную сумку, он обязательно

спросит:

«Не надоело еще?»

«Еще не надоело», — улыбнусь я, и вот на этом «воспитание» закончится. До

следующего возвращения домой.

— А что скажете вы, мастер Эвальд? — спросила меня Фелидия, когда мы с отцом

насмеялись вдоволь.

Сейчас и впрямь выдался подходящий случай разбогатеть. Нашедший Орлуфию — в

логове злодеев или в убежище влюбленных — получит хорошую награду как от отца

девушки, так и от правителя Багурона, донельзя огорченного происшествием. Пятьсот да

пятьсот — вместе будет тысяча. Славное число с тремя круглыми пузатыми нулями.

Славное, если, конечно, речь идет не о численности врагов, осадивших столицу, а о деньгах.

Тысяча золотых монет — это уже состояние, клянусь могуществом обоих Стражей! С таким

состоянием можно подумать об оседлой жизни. Хотя, если говорить начистоту, на поиски