— Техника стала сложнее… — Я не знал, о чем разговаривать с майором.

— Не в том дело. — Майор бросил спичку на пол. — В войну летчик был на вес золота. Ему многое прощалось, если он хорошо бил врага. А теперь бить некого. И с нашим братом не очень-то считаются. Чуть что: «Иди-ка, дружок, на покой». А твое место занимает желторотый птенец. Неважно, что он только что вылупился из яйца и у него нет опыта, зато он имеет на груди «поплавок». И на нем можно спокойно колыхаться по жизненным волнам до самой пенсии.

«Поплавком» у нас некоторые военные называли маленький ромбовидный значок, который выдавался после окончания академии вместе с дипломом.

— «Поплавок» — пять лет учебы, — попытался возразить я, — знания.

— Спасибо за разъяснение, — Сливко неуклюже поклонился, сидя на стуле. — А эти «поплавки» для вас уж не в счет? — Он открыл стол и извлек из ящика целую горсть орденов. Среди них был и значок летчика первого класса. — Их можно сдать в металлолом? Нет, шалите. Я за это не только пот, но и кровушку проливал. И ты меня теперь уважай.

— Я и уважаю.

— Ты-то, может, и уважаешь, а вот начальство не особенно. Для них такие, как мы, — мавры, сделавшие свое дело; теперь им нужны с «поплавками».

— Ну это вы бросьте. Возьмите нашего инженера Осипова. У него нет диплома, но он большой практик. Его назначили начальником технико-эксплуатационной части. Ему подчиняются инженеры с академическим образованием, с «поплавками» на груди.

— Подчиняются до поры до времени. А потом баи его какой-нибудь «академик» по макушке — а сам на его место. Знаем мы эти фокусы! Ну ладно, не люблю плакаться в жилетку. — Он еще потянулся за бутылкой, но я отставил ее в сторону.

— Хватит!..

— Ну хватит так хватит, — усмехнулся Сливко, взглянул на меня из-под лохматых бровей: — А таким заместителем командира и прямым начальником всего личного состава я не желаю быть. Понимаешь ты? Не желаю.

Да, я и это понимал.

— Можно бы и другую работу себе подобрать. Например, штурманом наведения на командном пункте неплохо быть.

Майор усмехнулся:

Говорили мне об этом. Только хрен редьки не слаще, так я и сказал нашему Семенихину.

— Ну и напрасно. Будучи адъютантом, вы посылаете летчиков в наряд, — кажется, так вы изволили выразиться, — а тут будете посылать их на перехват воздушной цели. Разница есть. Вы же знаете, что прошла пора, когда истребитель сам решал все, что было связано с перехватом противника. Теперь летчик без служб взаимодействия, без КП, оснащенного радиотехническими средствами наведения, мало что сделает.

Я говорил, наверное, слишком прямолинейно, по-газетному, я вообще не умел говорить.

— Кобадзе вот сравнил нашу работу с работой футбольной команды, где от слаженности ее зависит успех дела. — продолжал я. — В состав нашей футбольной команды входят летчики, наведенцы, техники…

Сухие, обожженные папиросами губы майора сложились в презрительную усмешку:

— Ладно, хватит агитировать. Вот съезжу в окружной авиационный госпиталь и тогда точно буду знать, на что годен. А пока вынужден довольствоваться тем, что имею.

Я взглянул на часы:

— Ох, как я засиделся. Пора.

— Но ведь ты зачем-то приходил? Говори, не стесняйся. Денег, наверно, занять?

«Чудесный предлог. Как это я сам не догадался?»

— Да не отказался бы от сотняшки.

— Ну так бы и говорил. — Майор полез в карман за бумажником.

Через минуту я был уже на улице.

«Ну разве можно его подставлять под удар? — думал я. — Ведь он пьет от горя, от большого, настоящего горя. А там на это не посмотрят. Сейчас строго. Могут и из армии выгнать. И даже без пенсии. Не посчитаются с его прошлыми заслугами. Надо спасать человека».

Я скорее пошел домой — на ужин у меня времени уж не оставалось.

Люси дома не оказалось, и я даже этому обрадовался. Написал на клочке бумаги: «Сегодня вечером не жди — выполняю срочное задание». Потом мне показалось, что ее может напугать такой текст, и я приписал: «Буду в учебном корпусе. Позвони».

Когда я пришел в класс, писарь Бочаров был уже там. Наклонив голову набок и высунув кончик языка, он раскрашивал заголовок на графике персонального налета.

Его так и не взяли в бомбардировочную авиацию — там своих людей хватало. Идти по примеру Лермана в оружейники он не захотел, да никто и не настаивал на этом; говорят, адъютанты эскадрилий даже поругались между собой из-за него. Каждому хотелось заполучить в эскадрилью хорошего чертежника. Так и стал бывший воздушный стрелок Бочаров писарем третьей эскадрильи. Впрочем, он, кажется, не обижался на судьбу.