Шрифт:
— Слабыя у васъ руки стали… Много онѣ поработали…
Кириллъ Семенычъ посмотрѣлъ на свои руки.
— Да, поработали-таки… и до могилы не отмоешь…
— Скоро онѣ ослабнутъ совсѣмъ…
— Н-ну, это еще поглядимъ!
— Кириллъ Семенычъ!.. Дайте мнѣ слово, дайте!.. когда онѣ совсѣмъ ослабнутъ, вы вспомните, что есть недалеко отъ васъ… вашъ Сеня… у котораго… желѣзныя руки… онѣ могутъ работать за шестерыхъ… Дайте!..
— Уморилъ… Господи!.. Да я… да я, братъ… Ежели я прiѣду, я такъ сидѣть… сложа руки не буду… Я, братъ… у меня, — онъ понизилъ голосъ, — 240 рублей есть… Я хозяйство поведу… сады — огороды… парники… яблони… малину… Соловьевъ буду слушать… со… со… ловьевъ… на со… солнышко бы… того… Ахъ ты… — Онъ смахнулъ что-то съ лица и, перемѣнивъ тонъ, сказалъ: Сократъ сбирался зайти… книжку я ему обѣщалъ отъ Пахомыча… Слышь, Пахомычъ-то… шибко книжками заторговалъ… Да вонъ никакъ и Сократъ.
Въ полисадникъ входилъ Сократъ Иванычъ, за нимъ Вася.
Глава XXVI. — На Воробьевыхъ горахъ
— Здравствуйте!.. А мы было на „Воробьевку“ хотѣли, — сказалъ Сократъ Иванычъ. — Денекъ-то больно хорошъ… Наши тамъ кой-кто будутъ… Поѣдемте?..
Согласились и поѣхали на Воробьевы горы. Прошли къ Ново-Дѣвичьему монастырю и на лодкѣ переправились черезъ Москву-рѣку. Въ березовой рощѣ, неподалеку отъ гранитнаго водохранилища, устроились за чайнымъ столикомъ. Подошло человѣкъ пять рабочихъ и въ томъ числѣ Куртенъ, по-прежнему молчаливый. Появилось пиво, и зазвенѣли стаканы.
Время бѣжало незамѣтно. Косые лучи солнца прорѣзали березовую рощу, сверкнули бѣловатые стволики, и въ вершинахъ разлился мягкiй свѣтлозеленый полусвѣтъ. На краю, у кирпичныхъ заводовъ, куковала кукушка. Кириллъ Семенычъ пилъ молоко и молчалъ, наслаждаясь природой. Говорили больше о томъ новомъ, что пришло. Литейщикъ развивалъ планы „дѣловые“. Хорошо было бы собраться артелью, достать бы гдѣ-нибудь хоть немного денегъ и сообща открыть дѣло.
— И были бы всѣ мы и хозяева, и рабочiе… — закончилъ онъ.
Мысль всѣмъ пришлась по вкусу. Вася вскочилъ на табуретъ и провозгласилъ тостъ:
— За рабочiй народъ, ур-ра-а!..
— Уррра-ра!.. — покатилось въ березовой рощѣ, и кукушка смолкла.
— За счастливое будущее великаго и свободнаго русскаго народа! — крикнулъ Сеня.
— Э-э… нэтъ… погоди… — сказалъ вдругъ все время молчавшiй Куртэнъ, — ти… вы сказаль за русскiй народъ… нэтъ… ми тоже живемъ… ми не русскiе, а въ одной странѣ… мы… литвины, поляки, эсты, евреи… татары… лятиши… Я литвинъ… А я свой, общiй народъ… Я люблю русскiй, у меня общiй страна… Надо за всю страну и всѣхъ… всѣхъ… ми братья…
— Уррра!!. — гремѣло въ рощѣ. — Качать его!
— Тсс… — сказалъ Кириллъ Семенычъ. — Я сказать хочу… Я не могу, конечно, складно… какъ я человѣкъ рабочiй… но я понимаю… Вотъ тутъ толковали про новые порядки и про новую жизнь… Конечно, будемъ говорить такъ: свободу и правовъ дали… а почему?.. Я вамъ скажу, что по случаю и науки… да!.. образованные люди которые… они все постичь могли… да!.. и мы, конечно, тутъ… но и научные люди… вотъ и все!..
Опять кричали ура, а Крутенъ похлопалъ Кирилла Семеныча по плечу и сказалъ:
— Умнiй старишокъ… ошень умнiй…
— А теперь я, — сказалъ Сеня… Я скоро разстанусь съ вами, и грустно мнѣ. Съ глубокимъ чувствомъ буду я вспоминать васъ. Теперь я хочу при всѣхъ сказать, какъ много сдѣлалъ для меня вотъ этотъ человѣкъ, мой дорогой и уважаемый, простой, рабочiй человѣкъ, Кириллъ Семенычъ. Онъ первый показалъ мнѣ свѣтлый лучъ въ темной жизни, онъ далъ мнѣ книгу и сказалъ, — читай. Онъ ободрялъ меня, онъ поддержалъ меня, онъ не бросилъ меня… Онъ дѣлилиъ со мной послѣднiй кусокъ. И онъ, — прямо скажу, — онъ помогъ мнѣ выйти на дорогу… Не могу выразить, какъ я ему обязанъ!
— Ну вотъ… ну вотъ… и ничего я не сдѣлалъ вовсе — бормоталъ смущенный Кириллъ Семенычъ.
— Еще я хочу отмѣтить доброе отношенiе къ мнѣ Сократа Иваныча. Это честнѣйшiй, прямой человѣкъ. Когда-то, въ тяжелую минуту сказалъ онъ мнѣ: „не клони голову, всѣмъ смѣло смотри въ глаза. Ты такой же человѣкъ“… Спасибо вамъ, господа!.. спасибо, товарищи!.. Теперь мы будемъ дружно работать, — я свою работу, вы свою. Я только начинаю, вы же закалились. Я младшiй изъ васъ. Среди васъ я научился уважать трудъ и не падать духомъ.
— Какъ я, напримѣръ, — засмѣялся Сократъ Иванычъ.
— Да ужъ ты, Сократъ… — улыбнулся Кириллъ Семенычъ. — Ну, теперь въ тебѣ пару много. Новая жизнь пошла.
— И такъ, еще разъ спасибо.
— Урр-а! — неистово, ко всеобщему удивленiю, закричалъ Куртенъ. — Такъ… такъ, молодой шеловэкъ… такъ…
Пошли смотрѣть Москву. Садилось солнце, и весь городъ-гигантъ былъ облитъ золотисто-розовымъ свѣтомъ. Сверкали кресты и шпили; исполинскимъ шлемомъ тонулъ въ сѣровато-розовой дымкѣ храмъ Спасителя; сѣрой стрѣлой выдѣлялась Сухарева башня. Неясный гулъ долеталъ отъ Москвы, гулъ миллiоннаго гнѣзда, гдѣ подъ крышами таилось горе и счастье, трудъ и бездѣлье, роскошъ и нищета, — вся сложная людская жизнь.