— Ишь, какъ чисто… Ему это нужно по его части… Геометрiю зудитъ. Обстругалъ доску, выкрасилъ черной краской и жаритъ мѣломъ… Вотъ она наука-то!.. Сурьозный сталъ.

Въ одно изъ такихъ посѣщенiй зашелъ и Сократъ иванычъ съ товарищемъ. Это былъ литовецъ Куртенъ, блондинъ, съ большими голубыми глазами, молчаливый и сосредоточенный. Онъ слушалъ только, покачивалъ головой и покуривалъ трубочку. Сократъ Иванычъ былъ чисто одѣтъ, движенiя были спокойны, въ лицѣ — сосредоточенность. Прежняго Веселаго размаха и порывовъ не было. Уже по внѣшнему виду чувствовалась происшедшая въ немъ перемѣна.

— Вотъ какой ты теперь сталъ, — скзалаъ онъ Сенѣ. — Учись, учись. Я вотъ тоже за книжки взялся, хоть мнѣ и 46-ой…

— Ежели-бъ мы дураками не были, то ли бы было?.. развѣ жили бы мы по нарамъ да щелямъ?.. мерли бы съ голоду?.. Мы бы всѣхъ правовъ добились и устроили бы свои порядки, жизнь бы устроили!.. — говорилъ литейщикъ взволнованно.

— Карашо, — кивалъ головой Куртень. — Ми бы знали…

— То-то и есть, — вмѣшался Кириллъ Семенычъ. — Ну, мы-то съ тобой такъ и покончимъ, а помоложе кому и по-другому будетъ.

— Тамъ увидимъ, что будетъ, — рѣзко сказалъ литейщикъ.

— Увидимъ, — каък это повторилъ Крутенъ.

Когда литейщикъ съ товарищемъ ушли, Кириллъ Семенычъ сказалъ Сенѣ:

— Ждетъ все чего-то… хорошей жизни… Будетъ она, конечно, да не такъ скоро… Э-эхъ!.. хоть бы глазкомъ поглядѣть, какъ люди будутъ жить, когда всѣ образованными будутъ… Нѣтъ, не дождаться…

Прошло шесть лѣтъ.

Сеня кончалъ Земелдѣльческую школу и мечталъ попасть въ сельско-хозяйственный институтъ.

Это былъ высокаго роста, широкоплечiй юноша, съ лицомъ, загорѣвшимъ отъ постояннаго пребыванiя на свѣжемъ воздухѣ, съ крѣпкими мускулами отъ лѣтнихъ работъ. Занятiя въ школѣ, систематическое чтенiе и влiянiе Василiя Васильевича положили на него рѣзкiй отпечатокъ. Въ свои двадцать лѣтъ онъ обладалъ значительнымъ развитiемъ. Страшная жажда знать и знать все, была удовлетворена.

Вспыхнувъ еще въ мастерской Ивана Максимыча, на „Сухаревкѣ“, у ларя Пахомыча, эта жажда росла съ годами. Въ немъ вырабатывался типъ разносторонне образованного человѣка. Онъ былъ знакомъ съ родной и иностранной литературой, самостоятельно изучилъ нѣмецкiй и англiйскiй языки и особенно въ послѣднiй годъ отдался изученiю общественныхъ наукъ.

Послѣднее время Василiй Васильичъ сталъ колебаться, — совѣтовать ли Сенѣ идти въ институтъ или же лучше направить его въ университетъ. По его мнѣнiю, изъ Сени могъ выработать серьезный ученый, способный двигать науку, выйти на смѣну теперешнимъ научнымъ работникамъ.

Незадолго до выпускныхъ экзаменовъ Василiй Васильичъ имѣлъ съ Сеней серьезный разговоръ объ этомъ, и Сеня сказалъ, что ему болѣе по душѣ — отдаться наукѣ, окончить университетъ и потомъ работалъ подъ руководствомъ профессора. Такъ и рѣшили.

Съ Кирилломъ Семенычемъ поддерживались самыя дружескiя отношенiя. Онъ по прежнему работалъ на заводѣ, но послѣднее время здоровье слабѣло, въ рукахъ уже не было прежней силы, и по косымъ взглядамъ „мастера“ старикъ замѣчалъ, что его трудовая пѣсенка спѣта.

Надвигалась старость, а на черный день не было припасено почти что ничего, если не считать двухсотъ рублей, скопленныхъ великимъ трудомъ на „гробъ да саванъ“. Пройдетъ два — три года, и придется идти и забиться куда — нибудь въ уголъ и ждать смерти, какъ дядя Максимъ. Сеню онъ звалъ теперь „Семенъ Николаичъ“, но часто сбивался.

— Кириллъ Семенычъ! Я тебя за отца считаю… мнѣ обидно.

— Ну, ну… я вѣдь такъ… какъ ты теперь ученый человѣкъ… Какъ время-то… а!.. какъ все измѣнилось-то, Семенъ Никъ…

— Опять ты свое… брось ты эту торжественность.

— Да… да… ты теперь произведенъ въ человѣка… только не возгордись… не плюй на насъ… съ черными руками, ежели ты все понимаешь… Тысячи людей нужны, чтобъ насъ обдумать и устроить все…

— Я?.. я плюну?.. Кириллъ Семенычъ, дорогой вы мой, золотой вы мой человѣкъ! вы вѣдь не знаете, какой вы хорошiй, рѣдкiй человѣкъ!.. О, я буду работать… Сколько плановъ, думъ… голова кружится… Да, а какъ Сократъ Иванычъ?