Шрифт:
– Веди. Я не бабушка, но тоже в курсе. И в доле. Веди, что смотришь? – я вышел на веранду и плотно прикрыл за собой дверь.
– Куда? – опешил охранник.
– К хозяину, – отрезал я и первый начал спускаться по лестнице.
Сергей Николаевич, откормленный в лучших традициях отечественных свиноводов, еле умещался в салоне джипа.
– О, какие люди? – он даже сделал попытку вылезти из машины мне навстречу, но поймав мой кулак своей жирной физиономией, затею эту оставил. – Ты что, рехнулся? Он должен мне был, это правда, слышишь…
И второй раз мой кулак угодил в его лоснящуюся рожу. Боковым зрением я видел охранника, застывшего от удивления: на его глазах били хозяина, а он, хозяин, не отдал команду «фас».
– Да погоди ты, Шурик, давай поговорим, слышишь? Чёрт с ними, с деньгами, ладно, твоя взяла! Ты тоже меня пойми, Пашка-то у неё в Штатах, так что не бедствует поди, а? Говорят, он там свою автомойку держит, это не по бедности-то!
И в третий раз мой кулак припечатал его морду.
Я повернулся и пошёл к тете Любе, прощаться. Когда я уже поднялся, раздался звук отъезжающего джипа.
Билет был куплен заранее, больше в этом городе дел у меня не было. Случись это года три назад, можно было бы зайти к матери, но теперь она живёт в Гомеле, у моей младшей сестры и звонит часто, называя меня то непутёвым, то беспутным, что в принципе одно и то же.
К Лёнчику на могилу я не пошёл. Это всего лишь традиция, от которой легче на душе не стало бы. Нет там его, нет. И нигде нет… И никогда уже не будет.
А может, мать права, я и вправду непутёвый, самых простых вещей не понимаю…
Сероглазый взъерошенный парнишка, оказавшийся моим попутчиком, весь вечер не выпускал гитару из рук – всё напевал что-то да наигрывал. А когда я попросил спеть одну из песен Лёнчика, схватил мелодию сразу же, словно знал песню эту давным-давно. Сошел он глубокой ночью на маленьком, неприметном разъезде. Закинув гитару за плечо, махнул рукой на прощание.
«Пока-пока…» – донеслось в приоткрытое вагонное окно.
Песня вернула меня в родной город, в юность, в то время, когда всё было предельно просто: ночи – короткими, дружба – верной и вечной, а сны – цветными. Вот так же легко и Лёнчик сошёл на каком-то безымянном разъезде, на прощанье махнул рукой, и… поминай как звали! Может это он со мной попрощался? Говорят же, что душа наша на сороковой день покидает Землю, если все дела здесь закончены и все долги розданы.
Разволновавшись, я вскочил и высунулся в окно, но поезд давно уже набрал ход, и вагонные колёса всё повторяли и повторяли прощальные слова паренька с гитарой: Пока-пока… пока-пока… пока-пока…
Месть
Старенькое, видавшее виды зеркало, помутнело, потемнело, поднатужилось и, наконец-то, отразило меня неотразимого.
Да, что и говорить! Тёмно-синие джинсы поддерживались на изрядно отощавшем за последнее время заду, широким кожаным ремнём с тиснением. Белый свитер, связанный нежнейшими руками белокурой Анюты – личной секретарши Витька, из благородной пряжи и светло-коричневые «казаки» – из точно такой же кожи как и ремень, и тоже с тиснением.
Но даже такими эксклюзивными тряпками вряд ли кого сейчас удивишь – насытился народ тряпьём. Эх, если бы я таким красавцем лет десять назад из дому вышел, сенсация местного масштаба была бы обеспечена.
А впрочем, не всё так безнадёжно. В комплекте с фирменным прикидом был ещё бонус – было ещё лицо: трёхдневная благородная щетина, глаза…
Да. С глазами мне повезло, это факт. Где-то мне уже приходилось видеть такие глаза.
Журнал «Плейбой»? Реклама сигарет «Кэмэл»? Джордж Клуни?
Размышляя так, я щедро оросил свою никчёмную голову шанелевским «Эгоистом» и пришёл к выводу, что более всего я похож на Тома Круза.
«На сволочь ты похож. На тупую, мелочную, жестокую сволочь…».
Я произнёс это вслух, обращаясь к своему неотразимому отражению, которое вело себя нагло.
«Ничего-ничего, пусть видит, какого героя потеряла. Пусть локоточки начисто сгрызёт, если дотянется. Небось, тоже сейчас перед зеркалом крутится, романтический образ создаёт; такой, чтоб трогательно и, вместе с тем, независимо.
А твой образ создан! Иди, удивляй и уничтожай, – она-то думает, что окончательно опустившегося хлюпика увидит, пожалеть тебя собирается, в гуманность сыграть мечтает.
Любят они, бывшие, своих «бывших» жалеть. Чтобы потом за чашечкой чаю любимой подруге-стерве страдальчески шептать:
«Ужас, дорогая, просто ужас! Пока я была рядом – так ещё держался, а я ушла – и во что человек превратился… Ах, я места себе не нахожу, ведь это из-за меня…».
А подруга-стерва ей в ответ: «Да-да, дорогая, да-да, это так ужасно… Но ты не должна себя винить, видишь ли, в психологии есть такое понятие, как чувство ложной вины…