– Спасибо, Алёша, я не голодна. А ты – поешь, если хочешь.

– Тогда один мартини-биттер, два шоколадных десерта и два апельсиновых сока-фрэш.

Этот набор развеял безумную утопию-мечту о крупном заказе и щедрых чаевых, и официантка ослабила стойку.

– А ты изменился, Алёша, – за всё это время Наташа впервые посмотрела мне в глаза. – Но, не скрою, мне приятно, что ты не забыл о моих пристрастиях.

– Конечно изменился, – улыбнулся я. – Полысел, поглупел, из брюнета превратился в седеющего шатена. А насчёт пристрастий, это легко – я и сам люблю сухой мартини, только сейчас не могу себе это позволить – за рулём.

Врал я легко, а что поделаешь, ведь это она любила мартини-биттер, и чтоб с зелёной оливкой в бокале; ведь это она была, да и осталась для меня эталоном женского обаяния. Эталоном настоящей Женщины.

Волей-неволей всех женщин я сравнивал только с ней, и ни одна до сих пор не одержала победу.

– Да я не о том, – руки её нервно теребили край скатерти, – ты изменился не внешне, хотя, ты очень хорошо выглядишь; ты внутренне стал другим. Самоуверенный, я бы даже сказала… нагловатый. И потом… Эта одежда… Раньше ты так не одевался. Да и одеколоном дорогим не пользовался.

Моё отражение самодовольно улыбнулось бы, будь здесь зеркало.

«Ещё бы, дорогая. Раньше это было твоей привилегией. Самоуверенность, лоск, экстравагантность – всё это принадлежало тебе. А тот хлюпик-инженер, которого ты бросила шесть лет назад, понятия не имел о самоуверенности. Он был уверен только в одном – в том, что ты его любишь так же, как и он тебя.

Он таскал с рынка авоськи с картошкой, стирал бельё, мыл посуду и устраивал тебя по всем параметрам. По всем, кроме одного. Хлюпик не мог обеспечить тебя так, как ты того хотела. Потому ты и ушла от хлюпика, ушла к сильному, самоуверенному, состоятельному, не взяв из убогой «двушки» в Химках ничего – даже своей косметики.

Зачем? В трёхэтажном особнячке на Рублёвке было всё. Зачем же тащить в новую жизнь старьё…»

– Ты меня не слушаешь, Алёша. Ты женат?

Я увидел, как побелели костяшки её пальцев – до такой степени сжала она бокал с мартини, и начал опасаться за судьбу хрупкого стекла. Осторожно высвободив из её пальцев хрупкую мартинку, я рассмеялся:

– Разве я похож на благоверного супруга и почтенного отца семейства?

– Нет, не похож, – согласилась она и вдруг залпом осушила бокал. – Не так я себе представляла нашу встречу, Алёша.

– Я тоже, – признался я. Но гламурный мерзавец из зеркала думал совершенно иначе…

«…Конечно, дорогая. Я мог бы сейчас с точностью до мельчайших подробностей изложить тебе твои представления. Ты была уверена, что к тебе нетрезвой походкой подойдёт грязный, оборванный, вонючий алкаш и начнёт хныкать, что без тебя жизнь не имеет смысла, что два раза вешался, раза три топился, раз пять стрелялся – и всё мимо; теперь вот мечтает отравиться, только не знает чем. А ты бы подсказала, посоветовала… Яд лучше всего принимать на лету, где-то между седьмым и пятым этажами, тогда точно поможет…»

Не было у меня чувства удовлетворения от спектакля, придуманного Витькой Щукиным и разыгрываемого сейчас мной, ну не было – хоть убей!

Отвращение к себе, вырядившемуся плейбоем, было, жалость к Наташе была, а вот удовлетворения не было.

– Ну, а ты-то как? – Это уже было чистейшей отсебятиной. По нашему сценарию подобного вопроса я задавать не должен был. Почему? Да потому что, само собой разумеется, что меня не интересуют ни её дела, ни она сама.

– Да никак. С Игорем мы расстались три года назад. Расстались эффектно – он выгнал меня на улицу босиком. Теперь вот живу у… подруги, помогаю ей по дому – считай в услужении.

Она упорно избегала смотреть мне в глаза, а руки её по-прежнему теребили край скатерти.

– Ты только не подумай, что я жалуюсь, Алёша. Я всё прекрасно понимаю, в сложившейся ситуации виновата только я. Так что… платят мне, кстати, неплохо. Комната своя. Выходной могу взять, когда нужно, вот как сегодня, например. Просто, я хотела. Ты прости меня, пожалуйста, Алёша, если сможешь. Я ведь понимаю, что все беды со мной происходят из-за того, что я тебя… ну…

– Предала. Так ведь, Наташа? Ты не изменила, не бросила, не ушла, а именно – предала. Но я тебя не проклинал, и в том, что рыцарь твой на белом коне оказался подонком-пешеходом, ты меня не вини.

В этот момент запищал мобильный, честно подыгрывая мне в финальном действии последнего акта.

– Да. Да – я. Скоро буду.

– Ты торопишься, Алёша? – И тут она посмотрела мне в глаза – второй раза за всё это время.

Кто-нибудь, когда-нибудь тонул в глазах любимой?

Пусть предательницы, пусть бывшей жены, но – любимой?

Я вытащил из портмоне зелёную сотенную купюру и небрежно бросил на столик.

– Извини. Мне пора. Рассчитаешься, а я побегу. Да, и звони, если что – номер-то прежний.