— Господин генерал. Сам Тогтогун прислал к нам своего родича Найданжава в союзники. Несколько сотен всадников наберётся.

— Я буду рад видеть партизана Найданжава с его воинами у себя в дивизии. А почему ты, Джамбалон, сказал «сам Тогтогун»?

— Потому что у монголов нет более авторитетной личности, чем этот князь.

— Но ведь он старый и к тому же безнадёжно больной человек.

— Тогтогун в степи человек-легенда. Ему поклоняются даже ламы из дацанов.

— А почему его монголы сделали легендарным?

— Он первым бросил вызов Пекину, обнажив против китайцев свою саблю. Воевал долго и славно.

— Знаю. Этого вана китайцы так и не смогли захватить в плен. Хотя не раз щипали его бессчётные стада.

— Китайцы не смогли даже взять его в плен за неслыханные наградные деньги.

— И много за голову князя давал императорский двор Пекина?

— Китайцы обещали тем, кто схватит и доставит им Тогтогуна живым, золота столько, сколько весит тело вана. А за мёртвого обещали такой же вес, но уже серебром.

— Где теперь кочует этот старый князь?

— Теперь кочует прямо под Ургой.

— Китайцы не трогают своего непобедимого врага?

— Нет. И Тогтогун, и китайский наместник Чен И теперь играют друг с другом в политику. И при этом стараются не обидеть ни себя, ни другого.

— И как у них это получается, Джамбалон?

— Очень просто. Китайцы не трогают стад князя. А тот не прислал к тебе ни одного всадника даже из числа простых пастухов.

— Но благословил же он своего родича Найданжава на священную войну под моими знамёнами? Ведь так?

— Хитрый, как степная лиса, ван Тогтогун сделал это из личных политических расчётов. И не больше. Здесь обманываться не надо.

— Хорошо, пусть будет так. Будущее покажет.

Но я чувствую, что ты, Джамбалон, к чему-то всё время клонишь, рассказывая мне об этом князе Тогтогуне. Говори теперь прямо.

— Надо сделать белого генерала легендарной личностью среди монгольского народа. Для этого есть удачный повод.

— Какой повод?

— Повод лучше не придумаешь. У монголов есть святое предсказание, что в год белой курицы, то есть в следующий, 1921 год после великой междоусобицы к ним в степи явится непобедимый белый богатырь-батор. И возродит правление монгольского царя-хагана. То есть сегодняшнего Богдо-гэгена, сидящего под арестом у китайцев в Урге.

— Джамбалон. Я, пожалуй, соглашусь стать для сынов Халхи белым батором.

— Это будет сделать просто.

— Каким образом?

— По степным кочевьям пойдёт слух о появлении на берегах Керулена белого батора. Да ещё с храбрым конным войском. А год белой курицы наступает уже через месяц.

— Это совсем хорошо. Пора кончать войну с китайцами победой под Ургой. Победим — дам тебе титул монгольского вала.

— Победа вашего оружия, господин барон, непременно будет. За неё ламы, молятся во всех дацанах. Даже в ургинских монастырях.

— А ты сам, Джамбалон, как говорят бурятские всадники, восточных царских кровей?

— Да, моя родословная идёт от древних бурятских царей.

— Но таких царей не было никогда в Сибири.

— Это в русских книгах не было. А в бурятских легендах — были...

Стан Азиатской конной дивизии на берегах Керулена, не столь далёкий от границы с Советской Россией, довольно скоро приобрёл притягательную силу. Сюда стали стекаться то в одиночку, то целыми семьями беженцы, которые спасались от красного-террора в Забайкалье и южных сибирских окраинах. Приходили не только люди военные, но и гражданские, никогда не державшие в руках оружия и в Гражданской войне на стороне колчаковцев и атамана Семёнова не участвовавшие.

Генерал Унгерн быстро разобрался в помыслах таких беженцев, выбравших для себя на всю оставшуюся жизнь эмигрантскую судьбу. Большая часть из них не помышляла воевать дальше, а мечтала лишь о том, чтобы через унгерновский лагерь добраться до китайской Маньчжурии, в которой проживали уже десятки тысяч русских людей. Там можно было как-то сносно устроить новую жизнь без страха перед большевиками.

Барон решил сразу же развеять такие мечты тех, кто становился в ряды Азиатской конной дивизии. Он приказал по полкам и сотням объявить следующее:

— Азиатская конная дивизия в Маньчжурию отходить не будет. Моя цель — поход на освобождение Урги и монгольского народа от власти китайцев-гаминов...

Однако это далеко не всегда действовало на сознание беженцев из советской Сибири и земель Забайкалья. Придя в дружеском воинском стане в себя от пережитых тревог и волнений, немало людей на свой страх и риск уходили с берегов Керулена на восток, туда, где беглецам грезилась Маньчжурия с её мирной жизнью. Однако до китайской границы через степь добирались буквально единицы. Беглых из белого стана барон Унгерн-Штернберг приказывал ловить и жестоко наказывать: