Но в то утро барон лишился почти всех остатков своей Дивизионной артиллерии. Китайская пехота к своей великой радости захватила три пушки, безмолвно стоявшие на вершинах сопок. Отступившие смогли увезти с собой только одно-единственное оружие, и то успев заменить в орудийной упряжке быков на лошадей. Войско эстляндского барона могло оказаться уже в самом начале войны в Халхе вообще без одного орудийного ствола.

Генерал Резухин, когда Азиатская дивизия отступила от Урги вёрст на пятьдесят, спросил своего начальника:

— Когда будем пороть бамбуком наших негодяев-пушкарей? Сегодня вечером или завтра утром?

— Пороть их не за что, Резухин.

— Но ведь они сумели угнать от Маймачена одну-единственную пушку. У нас в дивизии теперь не батарея, конно-бычий артиллерийский взвод.

— Пороть, наверное, меня надо. Жаль, что баронов в прошлом не пороли, а то среди них был бы воинский порядок. Проглядели мы с тобой китайцев.

— Точно, проглядели. Теперь умнее будем. Но всё равно: китайцы не читинские партизаны...

Всё же в тот день барону Унгерну пришлось отдать приказ о порке своим экзекуторам. Дивизионный штаб а один из полков разместились в посёлке Мандал, в котором проживали семьи русских колонистов. Унгерновцы были встречены там без особых проявлений радости и гостеприимства. Белый барон пришёл в ярость, которая, после бегства от Китайского Маймачена, в нём копилась. Он её и излил на мужскую половину жителей Мандала...

Отдохнув четыре дня, Азиатская конная дивизия вновь двинулась к Урге. За эти дни генерал Унгерн поддал в монгольскую столицу многих разведчиков из числа монгольских воинов-добровольцев и переодетых казаков-бурят. Теперь он знал о китайском гарнизоне достаточно. Резухин докладывал ему о результатах разведывания сил неприятеля:

— Маймаченские трактирщики говорили, что у генерала Сюй Шучхена в Урге целая армия.

— Что говорят наши разведчики?

— Если коротко, то так: многочисленна, прекрасно вооружена и экипирована.

— Артиллерии много в Урге?

— Не сосчитали. Но полевых пушек нет, одни горные орудия. Есть пулемёты и три трофейные пушки. Наши.

— Где штаб китайцев?

— В Маймачене большой кирпичный дом занимает. Полевых телефонов у китайцев много.

— А слабость ургинского гарнизона в чём увидели охотники?

— Слабость у китайцев есть. Как на войне без слабости. Кавалерии генерал Сюй Шучхен почти не имеет.

— Вот его хорошо. Значит, в случае чего не смогут китайцы гоняться за Азиатской дивизией по степи.

— Не смогут. Ни догнать, ни обойти, ни перегнать.

— Прекрасно, Резухин. Будем считать, что степи Халхи у бывшей империи Цинь мы с тобой уже отвоевали...

2 ноября 1920 года Азиатская конная дивизия вновь подошла к Урге. Барон задумчиво посматривал на оборванных и полуголодных всадников, сидевших на заметно отощавших конях. Вся огневая мощь дивизии теперь состояла из одной пушки и одного пулемётного взвода. Патронташи казаков были полупусты. Вглядываясь в лица своих «азиатов», Унгерн фон Штернберг понимал отчётливо одно:

— Драться будут. Только бы им подобраться к ургинскому гарнизону. Даст Бог удачу — повезёт сегодня. Не даст — ускачем опять в степь...

Направление штурма монгольской столицы теперь менялось. Хорошо укреплённый Маймачен оставался в стороне. Удар теперь наносился на северо-восток. Однако китайцы были начеку и первый приступ успешно отбили сильным огнём. Тогда Унгерн приказал конным сотням отойти на исходные позиции и там дожидаться темноты. Ночью барон лично повёл казаков по руслу речки Сельбы, которое выводило атакующих почти к центральным кварталам Урги.

Бывший «павлон» с баронским титулом опять не взял в расчёт опытность и тактическую грамотность генералов Сюй Шучжэна. Они на всякий случай перекрыли устье Сельбы и береговые сопки линиями окопов. Боевое охранение в них не дремало. И когда передовая казачья сотня в ночи тихо подошла к окопам, оттуда раздались сотни ружейных выстрелов и застрочили пулемёты.

Казачьи сотни вмиг спешились, но оказалось, что выбраться из речной пади нелегко. «Азиаты» барона рвались к китайским окопам, но ноги скользили по глинистым откосам. Атакующие сотни сменялись одна за другой, но ворваться в окопы для рукопашной схватки всё не удавалось.

Унгерн в том бою был, что говорится, на передовой линии. Его видели не только свои, но и китайцы. Он словно искал самые опасные места: без оружия, с неизменным монгольским ташуром — камышовой тростью в руке. Потом один из очевидцев напишет в своих воспоминаниях:

«…Наш барон полировал своим давно излюбленным ташуром спины солдат и офицеров, внедряя в них ужасную дисциплину времён Тамерлана».

Успех казачьих сотен на берегах реки Сельбы мог случиться в первый день штурма. Но здесь не хватало не «бога войны» — артиллерии, а пулемётов. В дивизии исправными осталось всего два «кольта» с ограниченным запасом патронов. Барону пришлось поразмышлять над тем, кому из офицеров вверить эти два бесценных, последних пулемёта. Выбор пал на совсем юного прапорщика Козырева: