– Что на тебя нашло? Мы рискуем, делая такие откровенные заявления.

– Мне плевать.

– Почему?

– Этот город будет «заморожен». Это вопрос даже не дней, а часов.

– Ты уверен?

– Я знаю..

– Что-то меня пугает твоя уверенность, доктор. Интересно узнать ее источник.

– Меня она тоже пугает. И мне тоже интересно знать, откуда она. Но я не знаю, Сергей. И ничего не понимаю. На этой проклятой планете понимание мне заменили ощущения. И одному черту известно, откуда они берутся…

***

Целый день московитяне потратили на туризм. На машине, а затем и пешком, они исследовали город. На почтительном расстоянии за ними следовал красный открытый высокопроходимый автомобиль, которые тут называются джипами, с сопровождающими полицейскими. Охрану приходилось воспринимать как деталь пейзажа. Все равно полицейские ничем не смогут ни помочь, ни помешать.

Еще недавно Шандара была веселым, бесшабашным, наполненным молодостью и любовью университетским городом. Сейчас на него легла тень.

Эта тень осторожно овладела пустеющими переулками. Коснулась подавленных людей, чьи взгляды исподлобья были наполнены ожиданием неизвестного и неизбежного. Сомову казалось, что люди ощущают себя приговоренными. И дело было даже не в том, что по планете медленно ползла катастрофа. Просто они ощущали на себе то же, что ощущал сейчас госпитальер - холодное дыхание иной реальности...

– Что-то не так, - произнес Филатов. Теперь и он чувствовал некий диссонанс, будто фальшиво пела где-то рядом тонкая струна, перебивая звуки слаженного оркестра. – Что-то начинается.

– Я в этом не сомневался, - угрюмо кивнул госпитальер…

Это случилось, когда друзья стояли на ступенях беломраморного готического собора с ажурными шпилями и изящными розетками, химерами, пялящимися с крыши. На соборной площади возвышалась вылитая в бронзе фигура человека в средневековом камзоле. Вытянутое лицо его было странное, а глаза задумчивые и беспомощные. За его спиной бил двенадцатью струями, вырывающимися из глоток медных дракончиков, фонтан.

– Началось! – неожиданно прошипел госпитальер, кривясь от боли.

Звук воды фонтана, мягкий, шуршащий, вдруг стал нарастать, превращаясь в барабанную дробь...

Сомов заскрипел зубами... И закричал.

Ему казалось, он кричит очень громко. Но в действительности он слабо стонал. Рядом тяжело опустился на колени Филатов.

События разворачивались очень быстро. Это было как резкий порыв ветра в полную тишь. Все стало смутно и неясно. Вокруг валились с ног люди. Они свертывались калачиком на асфальте, присаживались на скамейки. Людей косил колдовской сон, будто их душу забирали куда-то в иные измерения, оставляя на этой планете неуязвимые тела.

Молодая парочка, сидящая на ступенях собора, повалилась на камень и замерла. Две монашки в белоснежных одеждах медленно опустились, их одеяния разметались по мостовой. Машина, выехавшая на площадь, стала тормозить и ударилась бампером в гранитную колоду.

Сопровождавшие полицейские, терпеливо ждавшие на площади, тоже угомонились на мостовой. Капитан обхватил в последний момент рукоять пистолета, но так и не достал его из кобуры. Да и стерлять было не в кого – опасность была не на материальном плане.

Оболочки. Оболочки. Бывшие вместилища духа, а сейчас пустые сосуды, как старые, осушенные бутылки, валялись повсюду.

А Сомов стоял на ногах, ощущая, как в лицо ему бьет ураган, и уверенный, что обязан устоять во что бы то ни стало.

Невидимый поток силы гнул его к земле. И не мог согнуть. Предметы раздваивались в глазах, теряли привычные очертания и цвета, наполнялись иным, непостижимым смыслом. Перед ним была та же соборная площадь, и вместе с тем в нее было вложено множество миров, которые сладкоголосо взывали к его душе, звали к себе. Но госпитальер стоял, опершись о стоящего на коленях Филатова. Разведчик тоже держался. Он стонал, и стон его звучал громом. Да и вообще, в природе вещей воцарилось царство Грома. Гром шелестящих листьев. Гром падающей воды в фонтане. Гром дыхания, со свистом вырывающегося из легких.

Эта напасть не щадила никого.

Но госпитальер продолжал стоять.

Предметы бесповоротно изменили свою суть. Сомов уже не разбирал, что есть что. Правда, визуально угадывались и собор, и площадь, но они стали совершенно другими...

И из этого чудовищного морока возникли глаза.

Пришел Он. Поднялся, как чудище из бездонной черной океанской пучины.

Высокая, не менее двух метров, фигура, несомненно человека, черная, будто вырезанная ножницами из нашего трехмерного пространства, стояла на возвышении в нескольких метрах перед госпитальером. Их разделяло восемь серых гранитных ступеней собора.