Собрание
вернуться

Шварц Елена Андреевна
Шрифт:

6. Марш времени

Подобно Сусанину Время нас водит, Подобно Сусанне блазнит и глумится Над старцами, нами, и в руки не дастся. То петлёй изогнётся, то забредит, забродит Квашнёй. С тех пор как империя пала — неровным Время стало, рассыпчатым и сумасбродным, Время стало почве природно — Руды с вкраплением, если угодно. Пространство-Время — Андрогин. То год как день, то день как год, В котором странные пустоты, Провалы, тёмный мёда сот — Всё поглощает тёмный рот. Вампир невидимый нас гложет Во сне. Томительно проснуться, Почуяв убыль — улыбнуться Вампиру, Жизни. Жертвой Блаженно быть. Нас отделяет от безумья пелена, Плева Меж зёрнами граната. Она же Мерцает тускло меж мирами — В её овал прыжок — не за горами. Марш жрецов из масонской Флейты. Поживи на высокой горе! Ты узнаешь, как сладко гореть. Быть свечой в самом нижнем мире, Задуваемой детским ртом. Безмерностью время больнo, Изъедено, изъязвлено. Часов препинается ход. Кристалл чужой вошёл во чрево И вечность там как плод растёт Или цветочек из-под льдин. И поезд объясняет так Колёс о рельсы перестук: Пространство-Время — Андрогин.

7

Лопнула душа стручком: Новое “я” кружится Спутником тела. Затравленным бычьих, Отстранённым птичьих Глаз Движеньем Озираюсь. Вижу круг земной, Циферблат, Тонет он в дымящемся море. Кто изменился весь насквозь, Кто этих злых метаморфоз Узнает радость-Боль, Швыряет в безымянность неба Имён родимых соль. Я на чужой корабль всхожу, Плывя средь ледяных морей. Как хорошо забыть мне имя Моё и матери моей.

2006

17.12.2006

Похороны рифмы

Мне рифму жаль. А как она была Услужлива, пророчлива, мила! Болела долго, умерла. Гуляя во измайловских дворах Я будто бы брела у ней на схоронах. Немногие ее, бедняжку, проводили, Волос не рвали. Не вопили. Но вдруг она воспряла. Сразу Открылись медленно ее четыре глаза. Но жизнью просиял один лишь только глаз: — Отец мой Ритм, он не оставит вас. И отвернулась вся в слезах. Скисал октябрь в измайловских садах. Сегодня небеса как светлое болото, В котором утонуть не страшно отчего-то. В саду таится деревянный театр, В котором призраки танцует па-де-катр. К стене приклеены две горбоносых маски Глядящих весело на струпья старой краски Светло-сиреневой. А за стеною зал, Где запустенье правит бал. Он мой двойник, подобна я театру В котором призраки твердят все ту же мантру. Какое светлое болото это небо! Ах, к рифме так привязчива потреба. Хотя она, как мнится, устарела. Но говорила, что сама хотела. Ее подбрасывал как карту Аполлон, Но вот поэзия истаяла как сон. Зажигалка прозябла нежным синим листком, Будто с древа упал, напоенного светлым огнем. Жизнь завершается, чужда и бестелесна, Каким-то вокруг эго ходом крестным. Как обруч катится над бездной Гонима хворостиною небесной.

Утро, переходящее в вечер

1 Как велика, честна моя награда! Едва проснусь — вскочив из-под простынь, Мне лапку церемонно, величаво Мой подает японский хин. И пожимаю лапу в полусне я. И думаю: не надо мне (пьянея) Ни свежих на подушку роз, Ни сливок от дворцовых коз. Мой утренний levee пышнее, Чем твой убогий, о Луи Каторз! 2 Едва проснусь — а сумерки настали, И потемневших улиц снегопад Мне обещает легкое забвенье, Как опиум, мне дарит в утешенье Толпы многоочитой мельтешенье, Глотающей бензинный чад. Бреду сквозь жалостный туман С японцем махоньким на поводке, Как будто бы я — длинный караван, Следов не оставляющий в песке.

" Поэзия в гробу стеклянном "

Поэзия в гробу стеклянном Лежит и ждет, Когда услышит она снова Неровные шаги. Когда к ее ланитам нежным В слезах прильнет Отчаянно, самозабвенно Какой-нибудь урод. (Поскольку монстры и уроды — ее народ), И воспаленными губами Она поет. Напрасно к ней спешит безумный, К ней опоздавший человек, Но в инистом гробу нетленна И беспробудная навек. В груди ее подгнил Миндаль надкусанный утешный, Который так манил Святых, и нелюдей, и грешных. Сияют ледяные веки, Примерзнуть бы к тебе навеки! К тебе навеки я примерзла, И спим — уже на свете поздно.

Кофе Г-а

Зерном среди зерен толкаясь, В воронку мельницы плыть, Чтобы твердую свою твердость И черный свой блеск избыть. Узнает ли меня мой ангел В измолотой во прах муке? И мечется песок, стеная — Мельчась, дробясь в слепой тоске. И всех вас сварят, подадут… Ужель, душа, к тому тружусь, Чтоб в этом горестном напитке Чуть-чуть, но изменился вкус?

Жалоба римлянина

«Чем виноват соловей — что в эпоху лесного пожара Довелось ему сгинуть в огне? Страшно ему, В час последний Глаза закрывая, Видеть, как свитки родимых деревьев В пепел сухой обратились — Будто и не было вовсе. Гибель родного всего. Варваров новых язык — Вот до чего суждено Было судьбою дожить. Разве мне жаль было б жалкое тело покинуть, Если б душа моя в свитках родимых жила?» С жалобой этою римской свою я свивала Сидя в развалинах римских в слезах: В городе сняли трамвай, Не на чем в рай укатиться Гнусным жиром богатства Измазали стены. Новый Аларих ведет войско джипов своих. Седою бедною мышкой Искусство в норку забилось, Быстро поэзия сдохла Будто и не жила. Римлянин, плач твой напрасен — Через века возродится многое, пусть изменясь. Ныне ж все кажется мне безвозвратным, Столь безнадежным, что лучше Хрупкий стеклянный поэзии город Грубо о землю разбить.

ПЕРЕЛЕТНЫЕ ПТИЦЫ [6]

Воспоминание о реанимации с видом

на Невы теченье

Елене Поповой

На том берегу мы когда-то жили… (Отчуждайся, прошлая, отчуждайся, жизнь) Я смотрю в Невы борцовские прожилы И на угольные угриные баржи. Я у окна лежала, и внезапно Взяла каталку сильная вода. Я в ней как будто Ромул утопала, А вместо Рема ерзала беда. И влекло меня и крутило У моста на Фонтанке и Мойке Выходите встречать, египтянки, Наклоняйтесь ко мне, портомойки! К какому-нибудь брегу принесет И руки нежные откинут одеяльце И зеркало к губам мне поднесут И в нем я нового увижу постояльца.

6

Опубл.: «Знамя» 2010, № 3