Собрание
вернуться

Шварц Елена Андреевна
Шрифт:

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ (В САМОЛЕТЕ)

Глядя на икону в красном углу неба, Встречаю сороковое лето, Чуть повиснув над золотой землею, С флягой вина, помидором и хлебом. Все, что кончится, еще длится. И хотя огня во мне уже мало, Он весь под языком — как у птицы.

МОИ МАШИНКИ

Машин нет в смерти ни одной. Мне это очень, очень жаль — На что мне радость и печаль, Когда нет "Оптимы" со мной? Или портной старинный "Зингер" — В своем усердии собачьем — Все мое детство стрекотавший, С отполированным плечом, Похожий на мастерового, О лучшем не подозревавший, Всю жизнь строчивший так смиренно, Как бы для худшего рожденный И с простодушными глазами, Блестящими в прозрачной стали. Без них блаженства мне не надо — Без этих кротких и железных И нищих духом двух существ.

1992

КОШКА И ДЕНЬ ЛЕТА

Руки рыбой пропахли — кошку кормлю, Бросаю в печку поленья. Наполнил Господь чрево ее Молоком изумленья. Принесла она в ночь котят (четверых), Тут же трех из них писк, плач затих, А четвертый все треплет ее, жует, Но к закату и он помрет. Кошка бедная, чем же ты согрешила? Птиц не терзала, мышей не ловила. Я фанерную дверь закрываю ключом, Копошится там ночь, а мы живы еще. Показалась звезда, покатилась в окне, Задрожала другая — на сердца дне. (Ах, кошка нежная! Мой друг… На днях он умер… разве знаешь? Ты этого не понимаешь, А если — вдруг?..) Сон запел, замяукал спокойно о том, Что всем хватит места на свете том, Кто жил на этом, как в зеркале — отраженью. Растворится твое молоко изумленья, Смерть пришла за твоими детьми дуновеньем, А за мной, за тобой — еще день, еще миг, еще год — Как ветер придет.

1990

КРЕЩЕНИЕ ВО СНЕ

Светлая ночь. Меня окрестили во сне. Золотой священник главу покропил. Мнится ли, мерещится мне? Только крещальная лилась вода. Может быть, звезды меня крестили? (Близко трепещут, дрожат в окне.) И светляка на забытой могиле Чисто горящего, тоже во сне. Хоть я когда-то крестилась в огне, Но растворенное сердце забыло Прежнюю милость, и славу, и силу: Всё же очистись, омойся, как все. Звезды качаются, в землю скользя, Поп золотой исчезает вдали, Тихо подземные льются ключи, Вины, заботы мои унося.

1991

" Если мы с тобою умереть надумаем — давай "

Если мы с тобою умереть надумаем — давай Мы грузовичок угоним прямо в рай, Прямо в золотистый старый дом, Мы его угоним, уведем. Править оба не умеем — ну и что ж, Ведь струной дрожит дорога, будто нож. Зажиганье включим — и вперед, Грузовик запляшет, его затрясет. На лету прощусь я с родиной моей, С этим тайным наворотом, с этим ворохом камней. Если будет очень больно, если горе подожмет — Можно и самим у смерти разорвать осклизлый рот. Сфинкс, прощай, прощай, канава, Крепость мертвая на вид, С виселицы Каракозов Прямо на руки летит. Вы, сквозные, проходные, Дворы, доходные дома, Вы учили, вы вертели, Как по комнатам ума. Вы, облитые настоем Из египетских гробниц, И шаров воздушных гроздья Пронеслись — из милых лиц. О блаженный и мгновенный, и бензиновый полет! Будто гусь летит и плачет — больше так не повезет. Грузовик плеснется в воду, Утюгом ко дну пойдет. Невской бритвою холодной Нити жизни перервет И острогою голодной Друг ко другу нас прибьет. Поцелуемся с тобою, река ледоходная, Разобьем тебя в воде, луна родная. О прощай, моя земля доходная, О сквозная, проходная!

ИСПОЛНЕНИЕ ПРОРОЧЕСТВ

Лыжной палкой голос Пронзает железный наст — Это, наверное, гласность — Разве она для нас? Привыкли мы к холодам, Скрипучей длинной зиме И к берлоге своей В ледянистой тьме. Черная туча летит, В глубях ее серафимы, Если прольется дождь — Будем чисты мы. Цокают семь коней Нетерпеливо в конюшне, Вот одного повели — Мчится по яме воздушной. Ржет и ярится второй, Время пришло, наступило, Чтобы ржанье его Созвездия пригасило. Почкой весенней в ночь Рвется моя могила. Вот я проснулась в своей Длинной ночной рубахе. Что же ты трешь глаза? Нет ни омег, ни аза — Всё только детские страхи. Только обида Творца, Только болезни творенья, Жалкому мне червю Нету ни в чем упоенья. Нет упованья, надежд, В боли чужой утешенья. Счастье также не весит почти ничего. Не узнаю его — ты ли? Вдвинули время антенной, На которую нас ловили. Завиден мне только тот — В ветоши полунагой Глухонемой, что смеется, Мажет соплёй небосвод. Что это — воды иль кони Рушатся вниз с горы? Всаднику шепчут: коли! Голову влажно-немую Под землю снедать пронесли. Иродиада! Змея! Пестрая, где ты сейчас… Слышишь — все змеи земли Шепчут тебе: атас! Блесткая туча летит, Кружатся в ней серафимы. Все, кто не спят сейчас, Будут огнем палимы. Если же дождь пройдет — Будем чисты мы. Я опускаю забрало Лба — и в долину ума Въезжают семь всадников алых — Страшнее, чем кровь сама. И первую печать срывают С окровавленных, нежных тел, Кусочек сургуча не тает — Он крепко так на сердце сел. Свечу подносят, жгут, как чеку Срывают с сердца твоего Всю боль родителей от века, Святое гнева торжество. Земля гниет за Иорданом, Да и везде она гниет, Кружится пепел за туманом, На голову все пепел льет. Печати, кони, звери, трубы Сошлися все на страшный день, Но между рук у них скользнула Истаявшая мира тень.

1988

" Ой-ой-ой! "

Ой-ой-ой! Я боюсь сидеть на стуле — Потому что он висит Над зияющею бездной. Ай-ай-ай! Я боюсь летать на ступе — Потому что я люблю Быть притянутой к ладони Тяготенья и презренья.

" По Солнцу путь держи, по Солнцу, "

По Солнцу путь держи, по Солнцу, Хотя оно уже склонилось К болотцу низкому — в оконцах, Покрытых пленкой. Провалилось. Легко пойдем и по Луне, Во тьме играющим звездам На барабане, когда оне Идут под землю навстречу нам. В час между Солнцем и Луной, Между звездой и звездным хором, Когда еще не пели птицы, Но в ожиданьи дирижера — Тогда вступаю на дорогу, Где нет ни севера, ни юга, Она ведет в селенья Бога, И ангелы бредут оттуда. Она как радуга висит Через телесный злой овраг, И в этот предрассветный миг Я успеваю сделать шаг.

1992

" То, чего желали души "

То, чего желали души, — То сбылось — Морем крови прямо в уши Пролилось. Жизнь стала тоньше, дуновенней И невозможней, чем была, Чтоб хаоса не испугалась, Кругом стояли зеркала, В них отражались мрак и пламень, Над мертвой пропастью полет, Но бездна бездну не узнает, Как человек не узнаёт.

1992

ГРОБ ГОСПОДЕНЬ

П.Р.

Рыцарь, засыпая на пути, Полусидя под деревом, Видит на латах своих Город, Затемненный крылом подступающих снов И сарацинским плененьем. Муха ползет в уголке Его запекшихся уст. Умрет он за гроб Господень, Который пуст. Это и хорошо, В этом-то наше спасенье, Вот он — свежий шов — Земли и неба стяженье. Я, засыпая, вижу Рыцаря, а за ним — Темный, вскипающий, круглый, Зубчатый Ерусалим. Да, добраться бы, долететь, Доползти к той светлой пещере И, все сердце собрав свое в вере, На мгновенье (долгое) умереть. Уснуть — и снится мне спящей, Со свечой — в сердце горящей, В охающей, предстоящей Тьме — Рыцарь, внутри лежащий, Как слово дрожит во мне. Собирается жизни гроза, Давит смерть, иссыхая, парит. Мертвые открывают глаза — О зажмурься! Воскресенье ударит!