— Выбирай, Сереженька, что тебе больше по душе.

И, присев на корточки, вместе со мной проплясал несколько тактов, вращаясь вокруг собственной оси. А за минуту до этого он настаивал на том, чтобы оставаться лицом к публике.

Один раз он разговаривал со мной сурово. По поводу замедленного поворота он почти крикнул:

— Не молоко возишь!

А через минуту подошел близко и, тычась своим животом в мой живот, яростно кусая ногти, как бы прося прощения, заговорил шепотом:

— Я ведь все замечания тихонько делаю, а сейчас сорвалось. Режиссер подсказывает, а на тебя погляди — и выходит, что я тебя дергаю. Я этого не люблю.

Многое из усвоенного от Санина для партии Кочубея я три года спустя услышал от И. М. Лапицкого во время репетиции той же оперы в Театре музыкальной драмы. Только сейчас, когда мы узнали систему К. С. Станиславского, я понял, что воспитанники Московского Художественного театра Санин и в какой то мере Лапицкий не могли не трактовать одинаково отдельные вопросы оперной режиссуры.

<Стр. 332>

Когда я на одном из уроков сослался на какую-то традицию, Санин вспылил.

«Что такое традиция?—воскликнул он.— Это трафарет, над которым работали в большинстве случаев талантливые люди и в котором много прекрасных для своего временизерен. Оживить их можно, только перебрав их всходы и отсеяв плевелы. Вы поняли? — уже сердито закончил он, этим «вы» выражая свое неудовольствие. — Вот!»

5

Уже из одного того факта, что мне дали на партию Кочубея два сценических урока с постановщиком, спевку и почти полную оркестровую репетицию, я должен был сделать вывод, что новое руководство Народного дома ставит перед собой какие-то художественные задачи.

И действительно, постановка всего дела в обновленном Народном доме очень напоминала киевский театр, лучший после императорских театров.

Почти целиком обновив труппу Народного дома, Фигнер пригласил несколько отличных певцов во главе с баритоном Л. Ф. Савранским, впоследствии долгие годы бывшим ведущим артистом Большого театра и профессором Московской консерватории, с меццо-сопрано Лучезарской, сопрано Ф. Е. Деранковой и В. И. Павловской, басами П. Я. Курзнером и Державиным. Это дало театру возможность вызвать к обновленным спектаклям большой интерес— и по заслугам: открытие спектаклей 24 мая 1910 года «Снегурочкой» в постановке А. А. Санина явилось большим праздником оперно-театрального искусства.

Несмотря на частые выступления гастролеров, как и везде тянувших к старому, репертуар систематически обновлялся не в прежнем «пожарном» порядке, а организованно: подновлялись декорации, заново корректировались партии оркестра, делались усиленные спевки и т. п. Дело не только систематически подтягивалось, но репертуар неуклонно расширялся в сторону русских классических произведений. Помимо новых, по тем возможностям великолепных постановок «Бориса», «Снегурочки», «Садко» и полного обновления «Князя Игоря», «Сусанина» и еще нескольких опер были поставлены новинки: оперы Ю. Курдюмова, П. Н. Триодина, А. С. Танеева и других.

<Стр. 333>

Дирекцию обвиняли в раболепстве перед влиятельными лицами и перед рецензентами (А. С. Танеев был начальником царской канцелярии), но в этом была большая доля клеветы, потому что ни Курдюмов, ни Триодин не принадлежали ни к тем, ни к другим.

Отказаться вообще от новинок и «ждать появления Чайковского или Бородина» дирекция Народного дома не считала себя вправе.

— Если мы ничего не будем ставить, то никто и писать не будет,— неизменно отвечал Фигнер своим оппонентам в этом вопросе.

Такого же мнения держался и Э. Ф. Направник. При возобновлении в Мариинском театре «Миранды» Казан-ли, которая мне лично показалась совсем не такой уж плохой оперой, как об этом говорили, два хориста остановили за кулисами Э. Ф. Направника и задали ему вопрос, который вертелся у многих на языке: неужели «Миранда» потому поставлена в Мариинском театре, что Казанли близок ко двору и ему протежирует министр двора Фредерике?

Эдуард Францевич вначале опустил голову, а потом вызывающе посмотрел на хористов и ответил:

— Не будет ста «Миранд», не будет ни одной «Пиковой дамы».

Таких же взглядов держались и С. И. Зимин в Москве, и Театр музыкальной драмы, объявлявший конкурсы на либретто и оперу, и общества по сбору авторского гонорара, прибегавшие к таким же методам поощрения творчества, и Всероссийское театральное общество и т. д. Скажем кстати, что и нашим театральным директорам следовало бы усвоить этот взгляд.

Увы! После «Золотого петушка» никакие усилия ничего путного не приносили, а то, что появлялось, было написано эпигонами вагнерианства и импрессионизма. Тем более что первым усиленно содействовала деятельность Ма-риинского театра.