Бывали в этих стенах и люди военные… И именно Валерий Чкалов, будучи другом семьи, своим авторитетом помог Рублевым избежать ареста в 37-ом… А уж Владимир Коккинаки, настоящий национальный герой СССР, и, абсолютно заслуженно, Герой Советского Союза, тридцатишестилетний летчик-красавец в 40-ом году так просто заявил, сверкая широкой белозубой улыбкой, что дождется зимы 42-го, Ольгиного совершеннолетия, и украдет девушку, как настоящий джигит, если ему не отдут ее в жены добровольно…

Бывали в этом огромной квартире и работники НКВД…

Но теперь они приходили не с ордером на арест, а с совершенно иными целями… Особенно молодые лейтенанты, и капитаны, которые сопровождали своих непосредственных начальников, в петлицах которых алели рубиновые «комбриговские» ромбы… …- Ольга!
– Повысил голос профессор.

–  Папа!!!
– Почти прокричала девушка.
– Я комсомолка, в конце концов! И в Осоавиахим я ходила не развлекаться, а научиться воевать! И теперь это может пригодится на фронте!!! Достаточно того, что я слушала тебя с мамой почти целый год! Но тогда мне еще было только семнадцать!.. Теперь я уже совершеннолетняя и имею право принимать решения самостоятельно! Особенно теперь, когда немцев отбросили от Москвы! Война вообще, может быть, скоро закончится! Мои сокурсники вернутся… И как, будь добр скажи, я буду смотреть им в глаза? Отличница, активистка, член комитета комсомола, который отсиделся в тылу, когда другие воевали?

Профессор устало присел на стул, снял пенсне и стал протирать его стеклышки носовым платком:

–  Ольга… - Проговорил он как-то очень уж обреченно.
– Пойми ты… Ты у нас с мамой очень поздний и единственный ребенок… Когда ты родилась мне было уже за пятьдесят… Нам все не позволяли обстоятельства иметь детей… Сначала это была учеба… Потом Революция в 17-ом… Потом, Гражданская война… Потом надо было возрождать в России науку… И все эти годы нам приходилось не особенно сладко, потому что наша дворянская фамилия Рублевых… Нас же, из-за нее, чуть было не забрали пять лет назад, и ты об этом прекрасно знаешь… Слава, Богу этого не случилось - спасибо людям, которые оценили все-таки мои научные труды…

–  Я все это знаю, папа!
– Проговорила девушка уже гораздо спокойнее.
– Но что это меняет?

–  Мы с мамой уже очень немолодые люди… Если с тобой что-нибудь случится, там, на войне… Мы просто этого не переживем!.. Пожалей мое и ее сердце, Ольга…

Девушка в изнеможении от этого спора, всклочила обеими руками волосы на своей голове, превращая их в большую копну сена:

–  Па-па!!! Послушай себя!!! Ты предлагаешь мне, здоровой, взрослой девушке стать настоящей «профессорской дочкой», эдакой павой-недотрогой, и сидеть рядом с вами в эвакуации, и преспокойно учиться, когда другие воюют?
– Ольга была похожа на разъяренную фурию.
– И ты думаешь, что у меня на это хватит совести?!!

–  Но ведь твое образование нужно будет и после войны! Тем более, после войны!!! Когда нужно будет обучать молодых людей родной литературе! Ты же будущий филолог, Ольга! Кто, как не филологи будут рассказывать другим о великом русском языке, учить детей? Неужели же ты думаешь, что это будет менее патриотично, чем пойти воевать в окопы?!!

–  Потом, может быть, и да! Но не теперь! Я уже все решила отец! И ты меня не отговоришь - ты знаешь мой характер, и лучше, чем другие знаешь, как я умею быть «непослушной дочкой»!
– Отрезала девушка.
– Давай мы лучше закончим этот бесполезный спор - я сделаю так, как сказала, отец!

Профессор посмотрел беспомощным взглядом на человека, который все это время, молча, сидел в этой гостинной на большом кожаном диване, не вмешиваясь до поры в перепалку отца и дочери, словно искал у него поддержки:

–  Ну, хоть вы ей скажите, Юрий Сергеевич!

Мужчина, словно дождавшись, наконец, своего часа, встал с дивана, поправил и без того безукоризненно сидящую на его ладной не по годам фигуре форменную гимнастерку, и, поскрипывая, блестящими, словно зеркало, хромовыми сапогами, сделал несколько шагов по большой гостиной вокруг огромного овального стола.

–  А что я могу здесь сказать, уважаемый Петр Николаевич!
– Проговорил он, поглядев на профессора.
– Тут у нас образовалась, как говорят ваши коллеги ученые, почти неразрешимая дилемма…

–  Но, как же?.. Ведь, вы же комиссар, Юрий Сергеевич! Комиссар НКВД!.. Разве…

–  Вот именно поэтому Петр Николаевич! Именно поэтому!.. Именно потому, что комиссар!..
– Проговорил он.
– Я могу понять вас, как отца… Но!.. Прекрасно понимаю и вашу красавицу дочь… И знаете… Положа руку на сердце…

Он говорил довольно медленно, размеренно, и негромко, как-то уж очень «увесисто», как человек, который привык, что к его словам прислушиваются особенно внимательно, и тщательно их запоминают, чтобы потом не ошибиться в своих поступках:

–  Именно потому, что я представитель Народного Комиссариата Внутренних Дел, и не самый последний его представитель, надо сказать… Именно поэтому я скажу вам следующее, уважаемый профессор…

Он достал из кармана коробку папирос «Герцеговина Флор», любимый табак «Вождя Народов», который был доступен в те годы даже далеко не каждому генералу, закурил и продолжил задумчиво: