Сифилис.

Сифилитиков в романах о Шарпе полным-полно. Неудивительно, ведь, по прикидкам некоторых исследователей, сифилисом в начале XIX века было больно до пятнадцати процентов европейцев. Страшная цифирь, однако ей далеко до показателей XVI столетия, когда эта зараза впервые обрушилась на Европу. Почему именно в шестнадцатом, учёные спорят до сих пор. По одной версии, сифилис завезли матросы Колумба с американского континента, по другой – пакость портила европейцам кровь ещё со времён античности, а из Америки завезли более гадостную форму, которая мутировала под действием местной родни. Как бы то ни было, сифилис стал СПИДом шестнадцатого века. Уже в 1530 году итальянский врач Джироламо Фракастро публикует (в стихах!!!) сочинение «Сифилис, или о галльской болезни». Главный герой поэмы, пастух Сифил (в переводе что-то вроде «свинолюб»), за дерзость наказан богами постыдной болезнью. Предложенное Фракастро название «сифилис» быстро прижилось, а к нашему времени полностью вытеснило когда-то равноправное «люэс» (от лат. “lues” – хворь). О самой хворобе долгие века ни черта не знали, впрочем, как и о прочих венерических радостях. Земляк и почти современник Шарпа, светоч английской медицины Джон Хантер был так уверен, что гонорея и сифилис – это одно и то же заболевание, что в 1767 привил себе в головку полового члена гной из уретры больного гонореей. Вероятно, донор, как часто бывало, болел ещё и люэсом, но в скрытой запущенной форме, так что возникший на месте прививки сифилитический шанкр Хантер посчитал достаточным доказательством свей правоты, оставил описание, и эскулапы еще семьдесят лет следовали в русле теории островитянина, пока француз Рикор серией опытов над смертниками начисто не опроверг её. Рикор с 1831 по 1837 заразил 700 приговорённых к смерти преступников сифилисом, 667 – гонореей, и ни в одном из случаев не симптомы второго заболевания не проявились.

Лечением хворобы, поражающей столь неприличные части человеческого тела, врачи (см. начало главы «Раны Шарпа») брезговали. Оно, наверно, и к лучшему. Хирурги-то и с анатомией знакомы были накоротке, и практики у них было побольше. Правда, занесло их не в ту степь. Отдельные умники предлагали лечить люэс, привязывая к половым органам мёртвых цыплят, но большая часть хирургов отдавала предпочтение рецепту, освящённому временем. Кожные болезни издавна врачевали ртутью, оттого и для сифилиса её сочли подходящей. Тот самый Джованни де Виго, что являлся одним из авторов теории отравления огнестрелов пороховым ядом и энтузиастом прижигания кипящим маслом, предложил втирания ртути, как главную панацею против люэса. Идея нашла множество поклонников. Как только ртуть ни применяли! Её толкли в ступке с серой, скипидаром, сливочным маслом, даже с живыми лягушками и змеиной кровью. Пациента натирали полученной мазью и пропаривали сухим паром. От ртути начиналось обильное слюноотделение (особенно безжалостные врачеватели требовали, чтобы больной выделял в сутки до двух литров слюны), жизни несчастных уносило обезвоживание, сердечная недостаточность или ртутное отравление. У редких же выживших болезнь переходила во вторичную или третичную стадию. Тут стоит объяснить, что первичная стадия с язвами развивается и сама собой исчезает в течение месяца-двух после заражения, а вторичная и третичная могут проявиться спустя годы. К XIX веку методы лечения стали более гуманными, но в основе их лежала всё та же ртуть. В Италии, например, ртутной мазью пропитывалось некое подобие семейных трусов, кои больному прописывалось не снимать сутками. Прочий мир довольствовался «антивенерическими» ртутными клизмами, каломельными пилюльками и спиртовым раствором сулемы (дихлорида ртути) для приёма внутрь. При этом симптомы отравления ртутью без тени сомнения относили к проявлениям сифилиса. О том, насколько ртуть опасна, не мне вам рассказывать: телевизор через день на плетень талдычит о школе, закрытой из-за разбитого градусника, или квартире, из которой эвакуированы жильцы. Тем не менее… Никогда не задумывались, почему у Кэролла в «Алисе» сумасшедший именно шляпник? Не сапожник, не кровельщик? В XVIII-XIX вв. при изготовлении войлочных шляп использовался нитрат ртути, и подолгу контактировавшие с ним мастера получали тяжёлые отравления. В Англии той поры существовало устойчивое выражение: «Безумен, как шляпник». Кроме эксцентричного поведения отравление ртутью вызывает понос, рвоту, потерю вкуса и обоняния, нарушения ритма сердечной деятельности, а в тяжёлых случаях – мучительную смерть. Одна из версий гибели Моцарта – отравление ртутью в результате попытки самоизлечиться от сифилиса. В конце XIX века от ртути отказались, но замена оказалась ещё хуже, - соли мышьяковой кислоты и висмута. Лишь в 1906 году немецкий микробиолог Август фон Вассерман создал методику диагностирования люэса, которая применяется и в наши дни. Так как она выявляет наличие в исследуемом образце крови наличие антител к возбудителю болезни, то не стоит радоваться, получив положительную реакцию Вассермана: раз есть антитела, значит, в вашей крови имеются и те, с кем эти антитела борются. Проще говоря, вы больны. Ничего страшного в этом нет. С изобретением антибиотиков от люэса не только лечатся, но и вылечиваются, а, если вы тщеславны, возможно, вам будет лестно сознавать, что, подхватив «сифон», вы пополнили собой тёплую компашку, в которую входили такие мэтры, как Мопассан, Гоген, Ницше и Петр I.

Иван Грозный (реконструкция М.М.Герасимова по черепу). Анализ останков царя выявил содержание в них ртути, в несколько раз превышающее норму. Открытие позволило учёным не только выдвинуть предположение о жравшем царя сифилисе, но и объяснило психическую неуравновешенность, коей отличался во второй половине жизни Иван Васильевич.

Чахотка.

Не в пример сифилису, о котором в приличном обществе не упоминали, туберкулёз в начале XIX столетия был окутан романтическим флёром. Чувствительные барышни вздыхали вслед Шопену: «Ах, как красив он в своей одухотворённой чахоточной бледности!» Распространилось убеждение, что чахоткой заболевают те, кто пережил глубокую личную драму, и литераторы, дабы подчеркнуть трагичность судьбы героя или героини, принялись наперебой заражать их туберкулёзом («Дама с камелиями» Дюма, «Шагреневая кожа» Бальзака, список можно продолжать до бесконечности) Простой люд смотрел на хворь гораздо трезвее. Того же Шопена, отправившегося лечиться от чахотки в Испанию, не пустили на пароход в порту Майорка, а хозяин гостиницы в Барселоне распорядился сжечь все вещи и мебель в номере, где останавливался больной композитор, отнеся расходы на его счёт. Если сифилисом БОЛЕЛИ пятнадцать процентов жителей Европы, то от чахотки УМИРАЛ каждый седьмой. Единственное лечение, которое давало хоть какой-то положительный эффект – смена климатической зоны. В 1882 году немец Роберт Кох выделил возбудителя болезни, ту самую «палочку Коха». В начале XX века Шарль Манту и Феликс Мендель предложили внутрикожную пробу для раннего выявления инфицированных людей (да-да, та самая «Проба Манту»). Полное же излечение от туберкулёза стало возможным лишь после открытия Зельманом Ваксманом в 1943 году второго после пенициллина антибиотика – стрептомицина. Любопытно, что первые несколько лет применения стрептомицин был настолько эффективен, что положительный результат давало использование даже смыва с ёмкости, где до этого находился лиофизат препарата.

Премьера оперы Верди «Травиата» по сюжету «Дамы с камелиями» 6 марта 1853 года в Венеции провалилась. Не в последнюю очередь в провале была повинна исполнительница партии главной героини. Дама, как и все оперные дивы, обладала внушительными формами, вследствие чего зрители так и не смогли заставить себя поверить в то, что главная героиня действительно умирает от чахотки.

Оспа.

Оспа, точнее, вирус, близкий к оспе верблюжьей, объявился на Ближнем Востоке в аккурат на заре нашей эры. В IV веке он пачками отправлял на тот свет китайцев, а в 767 году выморил треть населения Японии. Европу он тоже вниманием не обошёл. В VI столетии оспа свирепствовала в Византии, а оттуда заразу разнесли северо-западнее то ли купцы, как позже чуму, то ли арабы (тех сабля аж до Испании довела). Уже викинги во время похода 846 года на Париж принимают усиленные меры по борьбе с распространением оспы в своих рядах (в основном, убивая заразившихся и тех, кто с ними контактировал). Оспа считается опаснее «чёрной смерти». Та накатывает временами, а оспа отличается завидным постоянством, у немцев вон и поговорка складывается: «Никто не избежит любви и оспы». Выживает после оспы, правда, больше бедняг, нежели после чумы, но только вот с любовью у этих немногих становится негусто… Морда больно шашелем побита. Во Франции полиция ещё в конце XVIII века при розыске преступника указывала, как особую примету: «Знаков оспы не имеет». С другой стороны, битые оспой лица прекрасных дам тех веков, полагаю, сыграли свою роль в развитии косметики. На Востоке, где женская красота была товаром, ещё в VIII веке додумались до вариоляции. Малолетним девчушкам, дабы сберечь их будущую красоту для гаремных утех, прививали на тело оспенный гной из созревшей пустулы больного. Дитя заболевало лёгкой формой, и вирус был больше не страшен. Британский посол в Турции привил в 1717 году трёх своих детишек, и по возвращении на родину его супруга превратилась в пламенную поклонницу данного метода. За восемь лет в Англии было привито 845 человек, из которых 17 (неприятный сюрприз!) всё же отдали Богу душу. Вариоляция оказалась небезопасной и была запрещена. Однако на смену ей уже спешила вакцинация. Во второй половине XVIII столетия наблюдательные люди приметили и связали между собой разные, на первый взгляд, факты. Во-первых, оспой реже болели доярки. Во-вторых, кавалеристы болели реже пехотинцев. Кавалеристы имели дело с лошадьми, доярки – с коровами. Кони и коровы болели так называемой «коровьей оспой», и часто заражали людей. Несколько энтузиастов независимо друг от друга нарочно заразились «коровьей оспой», и, хоть из шкуры потом вон лезли, заразиться оспой человеческой им не удалось. Энтузиастов, впрочем, учёные мужи не слушали. Кто энтузиасты такие, чтобы их слушать? Дремучий хуторянин да учителишка. В 1796 году в бой вступила тяжёлая артиллерия. Изучавший оспу более тридцати лет врач Дженнер в присутствии коллег и свидетелей привил восьмилетнего мальчика материалом коровьей оспы. Проведённая спустя месяц попытка заразить подопытного сорванца человеческой оспой успехом не увенчалась. Так что те из вас, кто родился до 1980 года, могут с гордостью пощупать плечо. Там у вас не просто оспинка. Там шеврон за победу человека над страшной болезнью. К тому же в точности такой «шеврон» носили Ричард Шарп и Патрик Харпер, ибо с 1800 года вакцинация обязательна в английской армии и флоте. Население прививать поголовно начали в Баварии с 1807 года. Примеру баварцев последовали прочие немцы. Французы же долго ещё считали оспопрививание дурной блажью, и это дорого им обошлось: во время франко-прусской войны 1870-1871 гг. во французской армии потери от разразившейся эпидемии оспы составили 23 тыс. 400 солдат, а в привитой прусской – всего 278.

Перед вами герб дворянского семейства Оспенных. Герб и звание были пожалованы основателю рода Александру Маркову Екатериной Великой в ознаменование того, что 21 ноября 1769 года у него был взят оспенный материал для вариоляции самой императрицы и Великого князя Павла Петровича с супругой.

В жизни герцога Веллингтона с оспой связана весьма романтическая история. Перед отъездом в Индию молодой офицер ухаживал за Кэтрин Пэкингхэм, дочерью лорда Лангфорда. Несмотря на то, что папенька девушки был против, влюблённые поклялись в верности друг другу, с чем Артур и отбыл навстречу славе (и встрече с Шарпом, если соотносить события с реальностью романов Корнуэлла). Спустя девять лет овеянный пороховым дымом герой вернулся на родину и обнаружил, что за время его отсутствия невеста переболела оспой, и её нежные ланиты теперь похожи на сыр. Кэтрин, сознавая собственную непривлекательность, торжественно освободила жениха от данного им слова, но будущий победитель Наполеона проявил присущие ему твёрдость характера и благородство. Свадьба состоялась, и они, как в сказках, прожили долго и счастливо.

Санитария и гигиена.

Европа до конца XIX века была местом не слишком ароматным, и Англия не являлась исключением. Если в замках ещё имелись примитивные сортиры (именуемые, кстати, «гардеробами»), где в рамках борьбы с насекомыми развешивалась одежда (считалось, что вонь убивает вшей и блох), а в сельской местности рыли выгребные ямы, то в городах подобные роскошества большей частью отсутствовали. На улицах справляли нужду везде, где заблагорассудится, а дома пользовались для этого ночными вазами (во времена Шарпа внутреннюю поверхность горшков украшали портретами Наполеона, чтоб знал тиран, как крепок английский дух!). Вазы опорожнялись или в камин, или через окна прямо на улицы, причём, в отличие от Парижа, где закон обязывал предупреждать прохожих криком: «Осторожно, вода!», в Лондоне существовали специальные сторожа, в обязанности которых входило следить за окнами вторых этажей и, заметив высунувшуюся руку с поганой посудиной, громко остерегать зевак. Нечистоты, смешанные с отходами деятельности мясников, экскрементами животных (не говоря о лошадях, свиней и даже коров держали в Лондоне вплоть до промышленного бума середины XIX столетия) частью копились и гнили на улицах, проникая в почву и отравляя колодцы, частью сбрасывались в Темзу. В 1855 году Майкл Фарадей проплыл по Темзе и опубликовал отчёт в газете: «…Я разорвал несколько белых карточек на кусочки, намочил, чтобы они легко тонули, и в каждом месте, где пароход причаливал, опускал их в воду. Вода была так мутна, что при погружении их на толщину пальца при ярком солнечном свете они были совершенно неразличимы. Запах от реки был такой, что казалось, будто мы плывём по открытой канализации…» Лишь после того, как в 30-х годах XIX века в Англию из Азии проникла холера, антисанитарное состояние британских городов обеспокоило правительство. Привожу выдержку из официального доклада: «…Отсутствие коммунальных удобств в… городах доходит до такой степени, что в отношении чистоты они напоминают становища дикой орды или становища недисциплинированной солдатни […] В городах с постоянным населением не проявляют элементарной заботы о гигиене жилищ. Дома, улицы, площади, переулки, сточные канавы загрязнены, источают зловоние, а самодовольные гражданские власти сидят среди этой варварской грязи, прикрываясь незнанием того, что творится вокруг них…» Постройка в Лондоне в 1859 году канализации решило проблему только частично: ещё в 1882 году на многих улицах имелся всего один туалет на шестнадцать многоквартирных домов.