Не нравилось Аркадию лицемерие нового правительства, сильно не нравилось, и опасение вызывало, что никуда репрессии не денутся, потому что захоти Никита Сергеевич отказаться от политики Сталина и в корне поменять управление державой, он не стал бы вокруг культа личности огород городить, потому что в темных делах сталинского режима все были замешаны, все замарались, и Никита Сергеевич исключением не был. А теперь король помер, и бывшие холопы варежку то и раззявили, ругаться на короля стали — тоже мне «коммунистический» подвиг! — возмущался в душе курсант Семыгин. — И что же теперь? Да то же самое. Вот и новый заговор уже против Хрущева образовался, вот и полетели головы Молотова, Кагановича, Маленкова. Без крови, правда, полетели, но все же… Хотя, почему же без крови, Берию то расстреляли, или вот уголовное дело против преподавателя МГУ Краснопевцева сфабриковали, который имел неосторожность утверждать, что никакого социализма в СССР нет, за что и получил 15 лет отсидки. Прав Краснопевцев, ох как прав, только глуп безмерно, раз уверовал, что времена изменились, и свобода самовыражения народилась. Как же этим временам измениться, когда КПСС занимается только утверждением власти и преследованием инакомыслящих, когда каждое новое правительство, брызгая слюной, ругает предшественников, заявляя, что они неверно понимали Ленинские принципы, а затем всенепременно борется с заговорами, которые стали уже практически традицией!.. Так и получается, что Партия не знает, какой курс верный, куда идти, как развиваться. В лучшем случае, Партия ищет ответы на эти вопросы, но, скорее всего, уже и искать перестала — не нужно ей это, ей там в Кремле и так комфортно. Какой уж тут социализм, или тем более, правовое государство…

Своими соображения и настроениями курсант Семыгин ни с кем не делился, потому что в тюрьму, как Краснопевцев, не хотел, напротив — выказывал к правительству лояльность, и даже состоял в комсомоле. Тем не менее, училище он закончил устоявшимся диссидентом (хотя и тайным), и теперь ему предстояло решить, что делать дальше? То есть, не в плане работы, а в плане жизни в целом. История смерти отца сейчас не так уж сильно молодого военкора интересовала, — Партия же осознала свою ошибку, и даже извинилась, реабилитировав честное имя комбрига Семыгина, и доказывать, что отец врагом народа не был, надобность на тот момент отпала. Веру в светлое коммунистическое будущее Аркадий давно потерял, и его жизни требовалась какая-то цель, потому что трудно, даже невозможно существовать бесцельно, в то время, когда вся страна живет единым порывом, пусть ложным, призрачным, иллюзорным — недостижимым, но все же с надеждой. Творить новую революции? Бунты, мятежи, террор, заговоры? Или искать политического убежища за границей? Но ведь капиталисты не позволят ему жить, как захочется, придется работать на них, и работать против СССР, против людей, рядом с которыми вырос, учился… Мерзко это, слишком это мерзко… Пытаться что-то изменить, смириться, или пулю в висок? Благо личное оружие военкору уставом положено… Тяжелые стояли перед Аркадием Семыгиным вопросы, на которые в один день не ответить, и долго над ними Аркадий голову ломал, а затем решил, что не стоит пороть горячку, надо пожить, подумать, и вообще — такие решения годами вызревают. А затем он окончил училище и отбыл в свою первую командировку за кордон.

Осенью 1956-го, когда Насер твердой рукой провел национализацию Суэцкого канала, обидев тем самым Францию, Англию и Израиль, в результате чего разгорелся Суэцкий конфликт, молодой военкор Семыгин был направлен в Египет наблюдать за развитием событий. Там, помимо прочего, Аркадий стал свидетелей морского сражения, при котором британские военные корабли прямо в Суэцком канале потопили египетский фрегат «Дамиетта», и пришел к неутешительному выводу, что внешняя политика любого государства без демонстрации военной силы невозможна. Но в своих докладах и рапортах о Египетских событиях Аркадий этот вывод не упоминал, справедливо расценив, что негоже ломать себе жизнь, не успев толком ничего разузнать, а в найденном — до конца разобраться.

Репортажи военкора Семыгина начальству понравились. Они были лаконичны, отличались наблюдательностью и вниманием к деталям, и, разумеется, идеологически верной подоплекой, которую Аркадий научился вплетать в повествование складно и не задумываясь. Одним словом, кое-какое мнение о себе военкор Семыгин заработал, поэтому работой его обеспечили по самые уши. Как только Никита Сергеевич пригрозил западным агрессорам ракетным ударом по Парижу и Лондону, и те в спешном порядке заторопились вывести с Ближнего востока свои войска, военкора Семыгина отозвали на родину, где он отдохнул всего пару дней, после чего его срочно командировали в Венгрию, потому что сложилось там крайне опасное положение, требовавшее всестороннего анализа профессиональными наблюдателями.

По роду службы военкор Семыгин был в курсе Берлинских беспорядков 1953-го года, и о польских мятежах текущего 56-го был наслышан, но он никак не ожидал угодить в эпицентр войны. На улицах Будапешта шли самые настоящие бои. Здания полыхали и рушились, лаяли пулеметы, громыхали орудия, орали раненые, стонали умирающие. Советские солдаты, еще вчера желанные гости, вдруг превратились для местного населения в агрессоров — ненавистных врагов. Ни венгры, ни русские не понимали, что происходит, и продолжали палить друг в друга, погибая десятками и даже сотнями. В Будапеште на улице Юлле военкор Семыгин, пытаясь запечатлеть на пленку атаку повстанцев на авангард 33-ей механизированной дивизии Красной Армии, получил свое первое ранение. Одна пуля чиркнула по голове, сняв полоску волос и кожи до самой кости, вторая пробила правое легкое.

Позже, пребывая в госпитале, Аркадий Юрьевич пытался проанализировать события, свидетелем которых он стал. Было понятно, что венгерский мятеж — продолжение и развитие польских беспорядков. Да и требования мятежниками выдвигались схожие, — в первую очередь возможность строить социализм самостоятельно, отказавшись от тоталитарных методов. Ни Польша, ни Венгрия не были против социализма, не были против СССР, они всего лишь хотели по-своему возводить свое будущее, жаждали самореализации. Но как раз это было неприемлемо для правительства Страны Советов, которое узурпировало право на Истину, и ни с каким иным социализмом, кроме единственно верного, того, что в СССР уже был построен, мириться не желало. А в результате на улицах Будапешта умирали люди, — венгры, потому что не понимали, почему им навязывают чужой путь развития, советские солдаты — потому что так решило правительство СССР.

«Что они, богами себя возомнили? — думал военкор Семыгин, имея в ввиду Политбюро ЦК КПСС. — Им даже историю знать и понимать не обязательно. А ведь история говорит, что социально-экономический строй одного государства невозможно в полном соответствии размножить на другую страну — менталитет, традиции, особенности культуры и образа жизни внесут свои коррективы».

«Что есть агрессор? — думал далее Аркадий Юрьевич. — Завоеватель, который без приглашения с оружием в руках вторгся в чужую страну? Или тот, кого местный житель вдруг стал таковым называть? Мы верим в светлые идеалы коммунизма, идеологи запада верят в капитал, а результат один и тот же — военная агрессия против других держав и народов. Страны капиталистического блока, по крайней мере, не очень то и скрывают, что их цель — экономическое и политическое господство. Взять хотя бы тот же Суэцкий конфликт — понятное дело, приватизация канала Египтом сильно бьет по карману европейской буржуазии. А что же мы? За что умирают наши сыновья и братья? Ни Венгрия, ни Польша, ни ГДР — ни одна страна Варшавского договора не приносит нашей стране прибыли, мы вливаем в них деньги, вооружаем, за копейки отдаем нефть и газ — мы содержим их! И только для того, чтобы они оставались социалистическими, в том ракурсе, в котором это желает видеть Политбюро. Большой Советский Брат помогает бескорыстно, зачастую в ущерб собственным гражданам. Но невозможно бесконечно навязывать людям свою точку зрения. Даже добрые дела, если они насильственны, в конечном итоге выльются в протест. Не хотят они нашей правды, не нужно им наших идеалов, не желают они нашего будущего, и вот итог — советский солдат стал агрессором, в него стреляют! Господи, есть ли пределы человеческой глупости?..»

Конечно, Аркадий Юрьевич понимал, что пусти СССР внешнюю политику на самотек, капиталистический запад вмиг бы перековал братских славян в сырьевой придаток европейской буржуазной промышленности, и настроил бы в опасной близости от советских границ ракетных баз, или там аэродромов с эскадрильями стратегических бомбардировщиков. Но ведь никто и не говорит о бездействии, никто не заикается о том, что нужно принять позицию пассивного наблюдателя. Всего лишь то и необходимо — дать немного свободы самовыражения, дать право на поиск, на свои ошибки. Это бы сблизило нас еще сильнее, границы стали бы тверже алмаза. Но в том то и беда, что партийная мысль не допускает флуктуаций, не допускает даже намека на то, что социализм может быть отличным от уже существующего в СССР. Вон, Берия Лаврентий Павлович предложил объединить назад обе Германии и позволить немцам несоциалистический путь развития, — ну и где теперь этот Берия?