— Ты. Умрешь. Завтра.

Вася долго смотрел на Никодима ничего невыражающим взглядом, потом снова отвернулся к окну, равнодушно ответил:

— Наверное, оно и к лучшему.

Наутро Кондрат Олегович нашел инвалида в луже запекшейся крови с тремя порезами на шее и резцом, зажатым в левой руке. Поскольку Вася был правша, вскрыть вену ему удалось только с третьего раза. Директор Клуба, гонимый ужасом, бросился искать участкового.

Самоубийство Кролика участкового Полищука не удивило, и на участие Никодима в смерти Василия он внимания не обратил, хотя слухи о странном мальчике, пророчащим смерть, до него доходили. И, возможно, вывод участкового был верен. Все знали, что после инцидента на заводе, приведшего парня к инвалидности, его молодая жена Наташа, хоть и не бросила мужа в беде, то есть на развод не подала, в интимном плане охладела к нему совершенно, и все что испытывала — жалость. И чем больше жалела супруга, тем сильнее презирала себя, а чем сильнее презирала себя, тем с большим отчаяньем становилась блядью. Бывшие друзья Василия все чаще предпочитали ему общество его супруги, которая отдавалась любовникам с таким остервенением, что казалось, мстила всему миру за выпавшие на ее долю несчастья. Теперь уже не только жена, но и весь город смотрели на Васю с жалостью, и, в конце концов, Кролик не выдержал. Накануне самоубийства он поставил перед входной дверью табурет, сел на него и принялся ждать супругу, которой не было уже три дня. За восемь часов он ни разу не шелохнулся. Его правый слепой глаз стал черен и совершенно мертв, а левый, напитанный лютой злобой и жаждой забить жену до смерти — кровав. Наконец, звякнул ключ, щелкнул замок, со скрипом открылась дверь, Наташа переступила порог и замерла перед мужем. На ногах она стояла нетвердо, а по мутному взгляду угадывалось, что она не уверена в том, что видит. Василий встал, сделал шаг навстречу жене и наотмашь ударил ее левой рукой. Но он никогда раньше не бил женщин, тем более, левой рукой. Пьяная супруга отшатнулась, Вася промазал, споткнулся и грохнулся на пол. Он хотел вскочить в ту же секунду и довести начатое до конца, но вдруг почувствовал Наташину ладонь на своей голове. Злоба улетучилась в мгновение ока. Жена сидела на корточках, гладила мужа по голове, а из ее глаз текли слезы. В ту секунду Вася понял, что отныне жалость — его удел, и ни на что больше претендовать он не смеет. Двадцатикилограммовая чугунная чушка лишили его не только здоровья, но и близких людей. Двадцатитысячная машина ПГТ Красный перемолола его, как дробилка руду, пропустила через сепаратор, вытряхнув из характера железо, а шлак пустила в отстойник. Социалистический подвиг Василия Кролика оказался коротким, как выдох. Весь следующий день Вася размышлял о надежности различных способов самоубийства. А два дня спустя после похорон, Наташины любовники решили проведать молодую вдову, с целью оказать ей посильную поддержку, в том числе любовного характера. Но нашли ее в ванной, висящей на бельевой веревке.

Доктор Чех был вынужден признать, что эксперимент по адаптации Никодима к сообществу сверстников провалился с треском, а потому, не имея понятия, что же делать дальше, пребывал в замешательстве. Иван Староверцев и вовсе впал в отчаянье. Но им ничего не пришлось предпринимать, потому как проблему обязательного среднего образования Никодим решил сам.

20-го августа 1969-га года Никодим навестил директора школы Сымчинбаева Дамира Давлетовича, и вогнал пожилого татарина в оторопь, потребовав выдать ему аттестат зрелости. На хилый вопросик, почему мальчик не хочет учиться, Никодим ответил, что учиться в школе ему незачем, а поскольку идиотские правила социалистической бюрократии предписывают в обязательном порядке иметь бесполезную бумажку, подтверждающую завершение десятилетней школьной тягомотины, то бумажкой этой Никодиму обладать необходимо, во избежание возможных проблем. На какие именно проблемы намекнул Никодим, Дамир Давлетовичя не понял, и возразил, что при всем желании, выдать аттестат зрелости семилетнему мальчику права не имеет, на что Никодим сообщил, что овчарка Гульназ — любимая сука товарища Сымчинбаева, на завтра издохнет, после чего развернулся и покинул кабинет опешившего директора. Следующий день для любимой суки Дамира Давлетовича оказался последним, она угодила под колеса заводского автобуса. Директор школы, до смерти перепуганный, бросился к участковому и попросил защиты, жалуясь, что семилетний мальчик угрожает его жизни и вообще терроризирует.

Участковый Полищук был не высокого мнения о директоре школы, то есть считал его человеком бесхарактерным, слабым, и трусливым. А теперь еще и спятившим. Но школа в городе была одна единственная, и весь поголовно Полищуковский выводок в ней учился. Из всех предметов юным Полищукам легко давалась одна физкультура, и из класса в класс их переводили только потому, что своего мнения о Сымчинбаеве участковый не обнародовал, но напротив, школе всегда оказывал посильную помощь, когда она в ней нуждалась. Сейчас же Полищук эту помощь видел в необходимости доставить Дамира Давлетовича к доктору Чеху, что без промедления и сделал.

Уже находясь в кабинете заведующего поликлиникой, участковый с улыбкой слушал сбивчивое повествование директора школы о странном мальчике, который потребовал себе аттестат, а затем, в качестве меры давления, накликал на любимую собаку Дамира Давлетовича смерть. Полищук, предвкушая удовольствие, ждал, когда Антон Павлович поставит диагноз, какое-нибудь заумное мозговое расстройство, а то и наденет на выжившего из ума татарина смирительную рубашку. Но доктор Чех слушал Сымчинбаева внимательно, ходил по кабинету, закинув руки за спину, и всем видом показывал, что к словам директора школы относится серьезно. Когда Дамир Давлетович закончил свой монолог, Антон Павлович остановился перед участковым и сказал:

— Дамир Давлетович не болен, голубчик. Все, что он рассказал, скорее всего, правда.

Улыбка сползла с лица участкового.

— Но… Антон Павлович!.. Однако…

— Я знаю этого мальчика, — продолжил доктор Чех. — Я наблюдаю за ним уже пять лет. Он обладает уникальными способностями, в том числе и в умственном развитии. В среднем образовании он действительно не нуждается, я полагаю, потому как знает куда больше, чем все мы вместе взятые. А именно, он совершенно точно может сказать, кто и когда умрет.

Повисла пауза. Участковый Полищук смотрел на Антона Павловича, вытаращив глаза, наконец, до него дошло:

— Так значит, эти слухе о пацане — правда?!

— Дайте ему этот аттестат, — посоветовал доктор Чех. — Пребывание Никодима в школе может быть опасным.

— Но, Антон Павлович, уважаемый! — подал голос директор школы. — Как же мы дадим ему аттестат? Ему же только семь годочков!

— Товарищи, придумайте что-нибудь, — отмахнулся Антон Павлович. — Я и так вынужден кроме медицины заниматься биологией, зоологией и биохимией. Не вешайте на меня еще и бюрократические проволочки.

— Антон Павлович, если пацан так опасен, почему его не посадить под замок? — Полищук был человеком действия, шок от откровения доктора Чеха прошел, и к нему возвращалась его обычная практичная хватка.

— А на каком основании, голубчик? Предсказывать чью-то смерть не преступление, и не болезнь. И вот еще что, Казимир Григорьевич, не забывайте, что в эту школу ходят и ваши дети. А если однажды он кому-то из них напророчит смерть? Как вам такое?