Шрифт:
– Не ожидала... Вы были так категоричны... Я согласна с тезисом о доверии, и, поверьте, хорошо знаю ему цену. Но ограничивать, обеднять... Впрочем, вряд ли и я могу компетентно говорить о любви – у меня она... книжная больше.
– Я прощён? Всё! Поедемте в Москву? В Парк Культуры, я так давно не был... А Вы? Чёртово колесо, лодки, мороженое... Говорят в Москве ещё можно поесть настоящее мороженое! Вы даёте Ваше согласие? Я закажу такси.
– Даю. Согласие. Ваш акцент... он какой?
– О-о! Могу хвастать. Впрочем, больше хочется плакать: Харбин, Шанхай, Австралия, Япония, Штаты и Канада, Уругвай, Израиль... Кажется, ничего не забыл? Конечно, забыл... Бейрут, почти два года.
– А интернат? Пункт следования? Последний причал? У вас лицо... вечного скитальца.
– Это в точку: я бездомен, последние лет шестьдесят. Сюда предложили поселиться коллеги, чтобы не был один... Кажется, они не ошиблись.
Она не сдержалась, погладила его руку:
– Я тоже одна... Вчера Вы сказали «голубушка»... Я плакала всю ночь. Как Вы смогли не забыть такое давнее, домашнее! Как угадали произнести? Душа попросила? Платонов?
– Если бы не он, я, полагаю, не вернулся бы в Россию...
– Видели объявление в вестибюле? Приглашают на диспут «Ваши идеи по освоению космического пространства: шаг в никуда». Выспренний бред! Здесь богадельня или NASA? Что за балбес придумал?
– Стоит ли так сердиться? Они обязаны проводить с нами работу, мы их «контингент», – кротко улыбнулась она.
– Чтобы идея овладевала массами?! Но так уже было в истории – что вышло?
– Помните о своём сердце, прошу Вас...
– Я не публичный человек – выступать на диспутах! Не одобряю полемических ристалищ... Пока видят глаза, буду читать.
– И прогулки... в любую погоду. Надо ходить.
– Да-да, читать и ходить, читать и ходить... Здесь, кстати, совсем неплохая библиотека, Вы не находите? Можем читать вслух. И говорить о прочитанном...
– Для меня это... – у неё покраснели веки и выступили слёзы, – это... бесценный подарок... Благодарю.
– Тогда слушайте. Я выписал сегодняшней ночью. Для Вас.
Он подал гостье чай с мятой, и, укрыв её ноги пледом, взял с прикроватной тумбочки толстую тетрадь.
– «...Он увидел, что маленькие дома жителей были жалкими, низкими... бурьян на пустых местах беден, он растёт не страшно, а заунывно, обитаемый лишь старыми, терпеливыми муравьями...» Узнаёте? «Река Потудань». Я родом из тех мест. Когда я прочёл эти строки впервые, я хотел умереть: что я здесь делаю? Зачем оставил её, сирую, жалкую, тёмную? Безнадежно больную... А вот «Джан». Не знать – будто и не Платонов. Как стойкий инок... на пути к богу. «Он улыбнулся своей старой мысли: почему люди держат расчёт на горе, на гибель, когда счастье столь же неизбежно и часто доступней отчаяния...»
Ложка мелко дребезжала в чашке. Она поставила чашку на стол и, сжав в коленях дрожащие руки, отвернула лицо к окну.
Солнце ещё не ушло за высокие липы парковой аллеи. Его лучи рассеивались кронами деревьев и, достигая окна, ложились пятнами на стену.
– Расскажите о себе, – попросил он.
– ...Жили мы в Астрахани. Мама была из дворян. Папа служил полковым священником. Георгий Георгиевич Воскресенский... Его не утопили сразу после разгрома – пленных и раненых топили баржами. Он сгинул позже, на Соловках. Там много было «служителей культа». Мама осталась с двумя дочерьми: старшая Клементина и младшая Клеопатра. Это я. У нас с сестрой разница восемь лет. Дома меня звали Клео...
– Голос её звучал почти отстранённо, как бы из давнего времени, но он чувствовал его напряжение и думал: может, не стоило... ворошить...
– В тридцать четвёртом году маму и Клементину забрали. Больше я их никогда не видела. Только сестру на фото. Работала я на разных работах – на стройке, на рыбзаводе. Там меня присмотрел начальник. Кувшинов Андрей Васильевич. Взял замуж. Так я стала Клавой Кувшиновой. «Слушайся во всём, – сказал, – а не то будешь там, где твои...»
– Хм... Клео, Клео... Не скрою – я сразу отверг эту Вашу «Клаву». Ещё подумал по привычке: неудачный псевдоним...
– Не перебивайте, пожалуйста.
– Извините... Клео. Я буду называть Вас Клео.
– Андрей Васильевич был неплохой человек. Но, вступив в партию, угождал начальству, если нужно для продвижения – мог и сподличать. Я это стала понимать много позже... А тогда была молода, неумна и труслива. Даже радовалась – муж старше, начальник, он лучше знает... Однажды он позвонил с работы: «Клавд и я, у нас будут гости. Московские! Приготовь хороший ужин. Осетрины, икры, коньяк. Всего!» Я спросила, много ли будет гостей. «Двое, – муж понизил голос, - но какие... В Москву тащат, аж рукава трещат... Москвичкой скоро у меня заделаешься!» Дрогнуло тут моё сердце: беда будет от этих гостей...
– Ну, и бог с ними! Быльём заросло! – снова перебил он, и тут же поправился: – Поросло-поросло и... заросло. Вы знаете, Клео, мне вдруг вспомнилось... Занятная метаморфоза. В детстве я спал преимущественно калачиком. Не скажу точно, до каких лет. В юности и молодым мужчиной – в позе бегуна на короткую дистанцию: на боку, одна нога вытянута, другая согнута в колене. Торопился... Куда? Бог весть. Достигнув зрелого возраста, я много лет спал на спине, руки – за голову. Основательно выпив – только на боку, чтоб не захлебнуться во сне... Вот как всё интересно! Правда? А сейчас я не пью, никуда не тороплюсь, перемещаюсь как бы в обратном направлении, и могу спать как угодно: в кресле с газетой, за рулём авто, на прогулке... Вы замечали? Ха-ха! Как вы полагаете, Клео, мне стоит попробовать позу эмбриона? По-моему, самое время... Во всяком случае, я намерен писать трактат.
– Непременно напиш и те. Можно и диспут устроить – улыбнулась она и подумала: как чувственно произносит он моё забытое имя... Как добр ко мне. – Пожалуйста, не утешайте... В моём представлении Ваша жизнь страшней. Закончу свой рассказ, Вы просили...
...Напоили, раздели донага и устроили «негра на десерт» - вымазали чёрной икрой и вылизывали... как псы.
Муж спал. Он очень хотел в Москву...
Вырвалась и, полуголая, обезумевшая, прибежала в милицию. На свою беду.