Но… как он не отдаст роман, он тоже не знал. Тетка вон какая здоровая!

— Ты покойному Племянникову служил? Служил! Он тебе платил? Платил! — неожиданно сказала тетка. — Давай делись!

— Чем? — не понял ошалевший от такого поворота Жорж.

— Денежками, чем, чем!.. Зелененькими делись!

— Да нет у меня никаких денег!

Последний гонорар он истратил на «скульптуру». Купил в лавке небольшой бюстик Наполеона, который стоял теперь у него на столе. Иногда они с императором беседовали — о судьбах мира.

— Ты, чай, думаешь, что я дура, — сказала тетка беззлобно. — А я не дура. Я, милый ты мой, совсем не дура. Покойник-то на динамите подорвался? На динамите! А откуда у него динамит? А оттуда, что бомбы он делал и разбойникам продавал! Это теперь всякий знает, что бомбы, которые террористы взрывают, все самодельные, и покойник их делал, так?

Жорж от изумления открыл рот.

— Ты бородищей-то не тряси, — произнесла Люба деловито, — не поможет. Я-то знаю, сколько баксов за это отваливают, за бомбы! И знаю, что ты у него правая рука был!

— Я?! — поразился гений. — Я правая рука?!

— Ты. Ты! — Она начала раздражаться. — Ты думаешь, я не слышала, как вы в сочельник перед моей квартирой сговаривались и преступные планы строили? Или забыл?

Жорж Данс решительно ничего такого не помнил.

Ну, разговаривал он иногда с дядей Гошей о своих делах на лестнице, но чтоб про бомбы — никогда!

— Сговаривались, сговаривались! Он тебя просил, чтоб ты ему помог! Говорил, что ты в армии в саперах служил! А раз ты в саперах служил, значит, ты подрывник и есть!

Она вдруг поднялась из кресла и пошла на Женю грудью.

— Ну, признавайся! Ты покойного подвзорвал и на весь наш дом покушался?! Ты, поганец! Небось денежки-то сполна получил, а делиться не хочешь!

Женя отступал, видя перед собой только жирные шевелящиеся губы, покрытые толстым слоем красной краски.

— А теперь вот, если не хочешь, чтобы я в милицию пошла и там на тебя заявила, давай мне половину денег, и точка!

— Да нет у меня денег!

— Куда дел, поганец?!

— Нет и не было никогда! Какие бомбы! Сумасшедшая баба!

— Я?! — взвизгнула Люба. — Сам такой! Сам сумасшедший! Сам баба!

И она ухватила Жоржа Данса за бороду и сильно рванула вниз. Жорж взвыл, слезы потекли у него из глаз, и он двинул кулаком вперед и, кажется, попал, потому что гадалка завизжала и бросилась на него, но бороду не выпустила и стала молотить его свободной рукой.

— Ах ты, дерьмо собачье, хрен моржовый! Денег у него нет! Я покажу, как у тебя денег нету!

— Пошла вон! Пошла! Вон пошла!

— Что?! Что здесь происходит?

Дерущиеся не обратили никакого внимания на глас вопиющего в пустыне. Принадлежал он Владлену Филипповичу Красину, который с любопытством заглядывал в квартиру и, увидев свалку, округлил глаза и отскочил обратно на площадку.

Жорж Данс выл и пинался, Люба молотила его по спине и дергала за бороду и еще ногой пыталась ударить его по колену.

— Чегой-то тута?

По лестнице, привлеченная шумом, поспешала ничейная баба Фима в валенках и салопе, и, завидев ее, Владлен Филиппович галантно приподнял свою твердую шляпу, словно повстречался с Фимой на прогулке в скверике.

— Ба-а! — закричала баба Фима, заглянув в квартиру гения, и глаза у нее зажглись радостным и хищным кошачьим огнем. — Размахалися! А ну-тка, дай-ко и я поддам!

Она ловко подоткнула подол темной юбки в мелкий деревенский цветочек, выставив жилистые ножки в нитяных чулках кисельного цвета, выбрала момент, изловчилась и наподдала по заднице гадалке Любе.

— У-у, коровища жирная! — И забежала с другой стороны, чтобы наподдать писателю, но оскорбленная Люба, не ожидавшая нападения сзади, отпустила бороду классика и впилась Фиме в косу. Старуха взвизгнула и повалилась, и Владлен Филиппович вошел в квартиру и покачал головой с осуждением. Тут Женя, метивший в Любу, промахнулся и съездил ему по очкам, и Красин взревел, и вся компания выкатилась на площадку.

— Я те покажу, как людей взрывать! — выла Люба. — Я те покажу, как денежки прикарманивать!

Снизу бежали какие-то люди, но на них никто не обращал внимания.

На пороге стоял Олежка, и вид у него был растерянный. Откуда-то сверху неслись завывания, крики и удары, а также ругань, брань, сквернословия, нецензурщина и звуки сечи.

Стены сотрясались.

— Господи, — сказала Олимпиада растерянно и выглянула из-за двери, — что происходит?! А мы сидим и ничего не слышим!