— Да умею я говорить! Я тебе все время толкую, что умею! А писать я еще лучше умею, мне так русичка и говорила, что я грамотная! Просто я же на рынке работаю, а там все так говорят, понимаешь?

— Нет, но небеса-то, небеса!..

— А небеса — это я ж моментально придумала, а про папу я долго придумывала, понимаешь? И за сочинения у меня всегда пятерки были, хотя русичка строгая была! Она мне говорила: «Окорокова, ты пишешь лучше, чем говоришь!»

Олимпиада покрутила головой.

— Так ты, выходит, гений?!

Люсинда, очень польщенная, пожала плечами.

Все помолчали.

— Так это… Тебе понравилося или нет?!

— Мне понравилося! — в сердцах ответила Олимпиада Владимировна. — Даже очень понравилося! А до этого мне ничего не нравилося!

— Может, ты просто не хотела слушать? — мягко спросил Добровольский.

Он допил вино, поставил бокал и посмотрел на Люсинду:

— Ну, чтобы закончить с лирической частью, я хочу предложить вам поехать со мной, чтобы вас послушал Федор Корсаков. Я договорюсь, и, если вы выберете время, мы с вами съездим.

— Какой Корсаков? — спросила Олимпиада, сильно наморщив брови. — Тот самый?!

Добровольский пожал плечами:

— Мы учились в одном классе. Теперь он музыкальный продюсер. Как это говорится?…

— Акула шоу-бизнеса, говорится, — мрачно подсказала Олимпиада. — Самый известный в этой стране.

Дзи-инь, звякнула гитара.

Люсинда Окорокова нашарила на столе французскую бутылку с длинным горлышком, поднесла ко рту и глотнула.

Бу-ульк, булькнула бутылка.

Добровольский не ожидал, что его слова произведут в массах такие разрушительные действия.

— Я ничего не обещаю, — сказал он быстро. — Ничего! Он сам будет принимать решение, но, если вы согласны, я вас ему представлю.

Люсинда поперхнулась и стала кашлять.

— Я согласна! — закричала она и опять стала кашлять. — Я согласна! А когда, когда?!

— Я позвоню, — настойчиво повторил Добровольский. — Если Федор не улетел, а он должен быть здесь, потому что мы уже созванивались, он нас примет.

Люсинда Окорокова вскочила с места, подхватила свою гитару и смачно ее поцеловала. Поцеловать Добровольского она не решалась.

— Девочка моя! — сказала она гитаре и еще раз поцеловала.

— Да ничего еще не произошло, — попытался остудить ее пыл Добровольский, но она не слушала, танцевала по комнате и кричала «ура».

— Как же не произошло? — сказала Олимпиада негромко. — Конечно, произошло. Она здесь почти шесть лет, на рынке торгует и с теткой живет, которая ее за прислугу держит. Она каждый день новую песню сочиняет.

Я думала, они все про небеса, а они вон какие!.. А ты ей только что сказал, что ее послушает Корсаков! Это же сразу все меняет. Получается, что все не зря — и рынок, и тетка, и все! А ты говоришь — ничего не произошло!..

Некоторое время они смотрели на Люсинду, которая все танцевала и кружилась, а потом еще спела песню, очень плохую, и Добровольский сказал, что она плохая, но Люсинда ничуть не расстроилась.

Одна хорошая все равно есть! И Липа у нее спросила, может, она гений?!

Потом Олимпиада пошла варить кофе, и Добровольский решил, что должен спросить сейчас, потому что он за этим и пришел, — спросить и получить ответы.

— Люся, — сказал он, когда Люсинда все-таки уселась и быстро ложкой доела из миски весь салат с крабами, а потом пальцем вытерла стенки и облизала палец со всех сторон. Глаза у нее сверкали, как у кошки, и она была очень красива, просто глаз не оторвать. — Люся, я хочу задать вам вопрос, раз уж я вас здесь застал.

— М-м?

— Когда Парамонов упал с крыши, вы были на площадке между первым и вторым этажом. Что вы там делали?

Это было так неожиданно и так страшно — удар под дых, что Люсинда даже сразу не поняла, что она тоже упала с крыши, как Парамонов.

Олимпиада вышла из кухни и стала в дверях.

Люсинда пыталась быстро придумать, что бы ей такое соврать, но придумать не могла, и было совершенно понятно, что она собирается врать.

— Вы сказали, что ваша тетя смотрела телевизор, а вы вышли, потому что услышали, как Парамонов упал. Но это не правда. Я смотрел с улицы на ваши окна. У вас глухие железные ставни. Вы ничего не могли увидеть и тем более услышать. Вы были без верхней одежды, значит, на улицу не выходили.

Люсинда посмотрела на него с совершенно несчастным видом.

Олимпиада медленно подошла к ней и спросила с изумлением:

— Люська?! Ты что? С ума сошла! Отвечай немедленно!

Но ответить она не успела. В дверь позвонили.

…Жорж Данс отворил дверь и очень удивился, увидев у себя на пороге тетку с первого этажа.

— Здравствуй, милый, — ласково сказала та. — Можно мне пройти-то?

Он подумал и посторонился, пропуская ее.