– Знакомиться будем? – спросила его по дороге.

– Да. Алексей.

– Рита.

– Что?

– Маргарита, – сказала она. – А что?

– Мою девушку так зовут.

– Понятно. А меня зачем провожаете?

– Мне кажется, вам можно сказать обо всем. Вообще говорить с вами обо всем, быть откровенным. Люди сейчас нигде, ни с кем не могут быть откровенными – всегда чревато. Разве что в Интернете, но это анонимная, обезличенная откровенность, не глаза в глаза. А мне хочется быть откровенным и взамен получать откровенность – не так общаться как с доктором, адвокатом или психологом, а на равных.

– Чтобы оба были одинаково уязвимы? – спросила Рита.

– Да. Чтобы без кожи. Но не садистки – не ради наслаждения, а ради правды, чтобы быть настоящими, не притворяться ни в чем, чувствовать себя собой. Вы так смогли бы?

– Не знаю. Мне раньше не доводилось. Можно… попробовать. Но только в том случае, если между нами не будет секса или каких-то других отношений, кроме нашей откровенности. Ведь мы узнаем друг друга очень хорошо – настолько хорошо, что не покажемся друг другу привлекательными. И мы не должны заботиться о впечатлении, которое производим. Мы должны быть честными, и все.

Алексей задумался.

– Этого я не учел. То есть изначально вы предполагаете во мне… нечто непривлекательное, если не монстра.

– Вполне возможно.

– Хорошо. Конечно. Так и договоримся. А у вас есть муж?

– Был. Уже нет никакого мужа. Я одна живу, всех похоронила.

– И мужа?

– Нет, муж вернулся к прежней живой жене.

– И детей нет?

– Нет. Никого нет. А у вас все есть?

– Все есть, да. Детей нет, но есть папа, мама, младший брат, начальник и его дочь Рита.

– Я возле музыкальной школы живу, точнее, в том же доме.

– Понял.

Алексей остановил машину.

Половину старого пятиэтажного дома занимала музыкальная школа, вторую половину – жильцы. Квартира Риты граничила с аудиторией, где постоянно играли на пианино. Играли и в семь часов вечера, когда рабочий день и студенческие занятия уже давно были закончены.

– Наверное, есть какие-то группы для взрослых, которые не могут заниматься в дневное время.

– А вы видели кого-нибудь из них? – спросил Алексей.

– Нет, никогда. Я представляю, что это тени играют за стеной.

– Не очень умелые тени.

Она сбросила плащ и осталась в джинсах и обычном синем свитере. Длинные волосы были собраны в хвост, надо лбом белели белые нити – возраст уже тронул ее внешность, хотя лицо выглядело совсем молодым.

– Вы дома работаете? – Алексей взглянул на ноутбук и письменный стол.

– Да, веду бухгалтерию нескольких фирм. Для меня это единственный выход – не хочу общаться с людьми.

– Поссорились?

Она заулыбалась.

– Присаживайтесь. Я чаю заварю. Угостить вас нечем. Не знала, что будут гости. С людьми… не поссорилась, но обиделась. И прощать никого не хочу.

– Расскажите, почему обиделись.

– Потому что они все враги. Мир вообще враждебен.

– Да? Вы так считаете? Мне кажется, люди достаточно равнодушны, чтобы враждовать, тратить на это силы.

– Вам повезло знать равнодушных людей. Я молила бы их о равнодушии, но нет, они именно враждебны. И я не знала этого. Сначала я вообще не думала о том, каков мир, – я ходила в обычную школу, училась на отлично, с кем-то дружила, давала всем списывать домашние задания, помогала на контрольных.

Алексей слушал внимательно. Он почти не разглядывал ни ее квартиры, ни лица – плыл на волнах истории о маленькой наивной отличнице.

– Потом я получила двойку. По биологии, – продолжала Рита. – Это была моя первая и единственная двойка за всю жизнь. На нас опробовали какие-то тесты, которые только входили в моду, вопросы были составлены по пройденному материалу, но так неоднозначно, что ответы нужно было угадывать. Впрочем, зачем я оправдываюсь перед вами? – Рита заулыбалась. – Я ничего не угадала и получила двойку, хотя некоторые ухитрились написать этот тест на четверки и даже пятерки. Вдруг сделалась паника – «Ступина получила двойку». Все без исключения стали следить, выставили ли эту двойку в журнал, повлияла ли она на четвертную оценку и т.д. Не стеснялись спрашивать у биологички: «А вы Ступиной двойку выставили?» Даже она растерялась от такого натиска, но двойку выставила, в четверти получилось четыре, хотя за год все равно вышла пятерка. Я тогда впервые задумалась и поняла, что все злорадствуют, то есть злы на меня, то есть не любят. Скорее, даже ненавидят. До самого выпуска я уже ни с кем не дружила и очень хорошо научилась обходиться без подруг. В институте – в силу материальных различий – тоже ни с кем не сблизилась, а вот на работе, в одной крупной компании, нашла свой круг, таких же девчонок и даже пожалела, что так долго остерегалась завязывать дружеские отношения. Компания была очень успешной, международной, со всеми возможностями карьерного роста, вскоре я стала главным экономистом, открывался путь в заместители директора, и руководство решило направить меня для совершенствования английского и прохождения специальной учебной программы к нашим зарубежным партнерам. Вот тогда все мои друзья, все по очереди, сходили к директору и сказали ему, что я-то как раз этого не достойна, не заслужила и вообще за глаза не проявляю никакого уважения к корпоративной политике. Руководство же было конкретно сдвинуто на корпоративном духе и заграничных идеалах. И дело в том, что вовсе не я насмехалась над тупыми американскими партнерами. В общем, от стажировки меня отстранили, все возможности перекрыли. И стало совсем ясно, что всегда и везде идет война, и на этой войне нет никого, кто был бы на твоей стороне. Ты всегда сам за себя. Все на твоей совести. Лги, оговаривай, убивай, обходи закон – ты один отвечаешь за это. А не можешь – тоже пеняй на себя. Никому не нужна твоя честность, никто ее не оценит. Я ушла с работы, стала заниматься простой бухгалтерией. С клиентами предпочитаю общаться по мейлу, получая и выполняя конкретные задания, без всяких эмоций. К счастью, заказчики платят, можно выжить, хоть и не роскошно. А у вас… на работе много людей?