— А еще трое из них дети богатых родителей, — поморщился Яичкин, не отрываясь глаз от Сони, которая забирала у официантки заказанное пиво и закуски — «огненные» куриные крылья и что-то дымящееся в кастрюльке.

— В среде молодежи всё решает обаяние личности! Деньги — дело четвертое, — авторитетно заявила Заваркина, — вот эти четверо — обаятельные. И я — обаятельная. А ты? А ты — уныние в хипстерской футболке.

Яичкин нервно рассмеялся.

— Знаешь, почему они не видят опасности в Шреке? — продолжала Заваркина, придвинув губы к самому уху режиссера. Пьяные и залихватские интонации в ее голосе начисто исчезли, — потому что не проводят параллели между взорвавшейся птичкой на ветке и убийством птички в реальности. Не то, что ты, маленький садист. Ты или не ты уже в достаточно сознательном возрасте — десять лет, не шутка — в течение двух часов убивал голубя колготками, набитыми песком? Что сделала тебе невинная птица, Яичкин? — Заваркина заговорила вкрадчивее, — они не видят опасности в Шреке, потому что они не жестоки, как ты. Ты до сих пор радуешься возможности кого-нибудь покалечить? Юные души, например? Душегуб. Как тебе не стыдно, а? Они ведь такие юные и невинные. У них такие живые умы! А ты хочешь их лишить возможности познавать мир и изучать другие культуры.

Заваркина покачала головой. Не было понятно, шутит она или серьезно. По виску Яичкина стекла капля пота. Он молчал, с ненавистью уставившись в стакан с пивом.

— У тебя ничего не выйдет, — яростно прошипел он, подняв на нее глаза.

— Еще как выйдет, — Заваркина ехидно улыбнулась и встала, — пари? У тебя свои ресурсы, у меня свои. В конце учебного года померяемся достижениями. Идет?

— У тебя ничего не выйдет, — упрямо повторил Яичкин.

— Не утруждайся аутотренингом, здесь слишком шумно, — хихикнула Заваркина, — увидимся в мае. Расскажешь: каково оно — всегда быть на втором месте?

— А бомбу ведь сделал не твой сын, — вдруг спросил Яичкин.

— Нет, — спокойно ответила Заваркина.

— То есть они подставили твоего сына, — победно уточнил Яичкин.

— Ага, — легко согласилась та, — и я им уже даже наказание придумала.

С этими словами она в два больших шага вернулась на танцпол к Зуле. Егор уже выводил песню про Молли — «радость и отраду для подонка и бомжа». Заваркина отняла у Зули стакан с сидром и отпила глоток.

— Он тебе в спину что-то проскрежетал, — сообщила Зульфия, с любопытством наблюдавшая за их разговором.

— Злится, импотент.

— Тебе про импотенцию доподлинно известно? — засмеялась Зуля громко и заразительно. Сама она называла этот смех словом «взоржать».

— Упаси меня Вэстонс, Джеймесон и Гиннесс, вместе выпитые, — улыбнулась та.

Зуля оглянулась. Яичкина уже не было.

— Ну-ка, сассанах, у***вай домой! — завопил Егор, — этот остров нам родной, а вам — чужой. За эти сотни лет нас за**ал ваш бред!!! Я не бритт, не англичанин и не сакс. Я — ирландец, а не чахлый п**орас! Хватайте Юнион Джек и ускоряйте бег! Чтобы больше нам не видеть вас вовек!

— Аминь, брат! — крикнула Заваркина что есть сил и подняла стакан. Егор улыбнулся.

Раиса Петровна со странно загорелым лицом, оттенком ударявшим в желтизну, уже начала классный час.

— Отлично выглядите, — заявил Егор, едва распахнув дверь.

Раиса стояла у доски, а весь класс — по-сентябрьски нарядная кучка старшеклассников — сидели на своих местах и делали вид, что слушают. На самом деле они перешептывались и перемигивались, перебрасываясь записочками и даже шныряя по классу.

— В этом полугодии я разобью вашу четверку, уж не обессудьте, — сообщила Раиса тоном, не терпящим возражений.

— Раиса Петровна, — Егор будто весь превратился в улыбку, — неужели вы будете так жестоки? Кстати, откуда такой загар? На море были?

— В сельской местности, — кокетливо ответила Раиса.

Кирилл за его спиной неслышно хмыкнул и направился к первой парте в ряду у двери. Его место последние четыре года не менялось: он сидел с робкой Катей Избушкиной.

— Мне, как самому красивому и широкоплечему, снова отправляться назад? — с иронией спросил Егор.

Соня и Дженни сели вместе под неодобрительный взгляд Раисы. Они всегда садились вместе, с первого класса, как бы не пытались их разлучить. Их парта была третьей в среднем ряду, через проход от Милы Косолаповой, за Ильей Дворниковым. Отец Ильи был крупным промышленником и в виде благотворительности содержал сеть приютов для бродячих животных, в которых Соня работала волонтером.

Илья коллекционировал у себя дома собак с интересной историей. Соня любила у него бывать: в его огромном доме было грязно, шумно, по дому всегда бегала огромная собачья стая. Ей очень нравилась серая гладкая собачонка, которой заднюю лапу переехала «девятка» и которую тоже звали Соней. «Большая» Соня «маленькой» Соне тоже безумно нравилась: собака при встрече подпрыгивала на трех лапах и пыталась лизнуть Соню в лицо.

Илья тоже был ничего. У него всегда была припрятана трава, и всегда было место и время на «покурить». А главное — было оборудование: затейливые бонги, привезенные из Амстердама и Шанхая.

— Привет, Илюха, — сказала Дженни, когда он обернулся.

— Ты не знаешь, почему она желтая? — спросил его Соня, кивнув на Раису.

— Наверно, печень, наконец, отказала, — протянул Илья тихо, натянув на самые глаза серую вязаную шапочку. Он никогда не ходил без этой шапочки. Никто из девчонок не знал, симпатичный он там, под ней, или не очень.