— Ангелина Фемистоклюсовна, вы с учениками на короткой ноге. Вам и карты в руки, — поспешно сказала она и, не дожидаясь ответа Анафемы, заговорила о новой партии аутентичных учебников английского, которые были только что доставлены в школу. Часть из них оказалась бракованной.

Селиванов Леонид Иванович, бывший профессор, гаденько захихикал, глядя на смятение Ангелины Фемистоклюсовны.

— Последняя пятница октября будет обычным учебным днем, — буркнула Анафема и убежала со сцены в предупредительно открытые двустворчатые дубовые двери, захлопнув их за собой.

Зал за дверью взорвался возмущенным ревом и тут же рассыпался на множество негодующих голосов.

Егор победно посмотрел на Дженни и Соню. Они вчетвером снова сидели на заднем ряду.

— Все равно твоя Заваркина противная, — упрямо сказала Дженни, вставая и закидывая сумку на плечо.

— Она не его, — съехидничала Соня.

— Моя, — просто ответил Егор и закинул длинные ноги на спинку впереди стоящего кресла.

— Мечтай, — сказал Соня, и они с Дженни удалились, отмахиваясь от однокашников.

«Надо что-то делать!!!»

«Мы это так не оставим!!!»

«Как можно было отменить БАЛ???»

Со всех сторон неслись призывы к свержению школьной администрации, обещания позвонить отцу, матери или дяде, который или которая «всё уладит». Несколько девушек плакали. Никто не мог поверить, что Бал действительно отменили.

— Ты как хочешь, а я с Заваркиной, — задумчиво заявил Кирилл, наблюдая, как девчонки выходят сквозь высокие дубовые двери.

— Хочу или не хочу — это уже не имеет значения, — непонятно сказал Егор и швырнул бумажный самолетик в толпу.

Такая уж была традиция у четверки — в актовом зале причудливо сложенной бумагой разбрасываться.

— Почему я должна это делать? — на высоких нотах верещала Нина Смоленская, прославленный режиссер города Б, обласканный критиками и воспетый в СМИ.

— Потому что, — буркнул ее муж Павел и уставился на яичницу.

Он ел яичницу на ужин уже второй год, с тех пор как женился на Нине. Его бывшая жена славно готовила: к ужину Павла всегда ждал хорошо прожаренный кусок мяса и какие-нибудь ватрушки. Нина же готовить не то, чтобы не умела, а скорее отказывалась в категоричной форме. «Я — не домохозяйка!» — говорила она и томно смотрела вдаль. Завтракал и обедал Павел в кофейнях и ресторанах, а по вечерам ныл и требовал еды. Нина бесилась, швыряла в него вещами, а потом непременно сдавалась и шла готовить ненавистную яичницу.

— Почему? — допытывалась Нина, — почему я должна делать для Заваркиной представление? Кто она такая? Кто она мне? Подружка? Сестра? Мать? Еще один бесполезный человек.

Павел фыркнул.

— Что? — спросила Нина и раздраженно рубанула ножом по помидору. Несчастный овощ выскочил из ее рук и укатился под раковину. Павел проводил его взглядом.

— Вспомни, чем мы обязаны Заваркиной, — тихо сказал он и вернулся к тоскливому созерцанию яичницы.

Нина скривилась. Два года назад Заваркина прижучила первую жену Павла: она хотела ее, Нину, довести до самоубийства. «Извести», — как говорила Нинина бабушка.

Если бы не Заваркина, Павел до сих пор был бы женат, а Нина, возможно, мертва. Или сидела бы взаперти в сумасшедшем доме.

— И сколько это будет продолжаться? — спросила Нина. Раздражения в ее голосе поубавилось. — Сейчас она требует представление, а потом что? Захочет нашего ребенка забрать? Она же профессиональная шантажистка и падальщица!

— Она сказала, что речь идет об одном представлении, — сказал Павел и решился ковырнуть остывающую яичницу вилкой. Из нее потел желток. — Она обещала оставить нас в покое. Навсегда. Предложила даже перестать здороваться.

Павел вспомнил, как встретил Заваркину на коктейле. Он рассматривал девчонок и прикидывал, какую бы прокатить сегодня на своей новой тачке (бизнес-класс, сиденья с подогревом), он наткнулся на знакомое лицо и на секунду опешил. Ему показалось, что это Алиса Заваркина, его давняя подруга, в которую он всегда был немножечко влюблен. Он хотел было кинуться с объятиями и поцелуями, но его затуманенное бурбоном сознание выхватило коротко стриженые волосы и навечно прилипшее агрессивное выражение лица. У Алиски никогда не было ни того, ни другого.

— Здравствуй, Анфиса, — Павел упал на стул рядом с Заваркиной-старшей, мазнув ее щеку бесцеремонным поцелуем.

— И тебе не хворать, — с хитрой улыбкой ответила та, — я здесь, кстати, по твою душу сижу.

— Повезло мне, — улыбнулся тот, но нутро его похолодело. Весь город знал, что если Заваркина тобой интересуется, то жди либо скандала, либо расставания. Расставание, в свою очередь, могло быть либо с огромной суммой денег, либо с женой или подругой, либо с высокой должностью. Последнее тянуло за собой расставания с двумя предыдущими.