— Цветуи, мебеля… Ты, Заваркина, деревня!

— Ага, — радостно согласила «деревня» и скрылась за дверью.

— Я не хочу тебя видеть.

— Это еще почему? — непритворно удивилась Анфиса.

Кухня была просторная и очень чистая. На ней сверкало все: кастрюли, ковшики, половники, какие-то ложки. Повара сновали туда-сюда. На них были белые накрахмаленные одежды.

Официанты то и дело засовывали свои носы в дверь: уносили одно, приносили другое. Кипела работа.

Это была кухня лучшего ресторана в Б. Он располагался в десяти минутах езды от городской черты, на берегу озера, рядом с песчаным пляжем, и из окна посетителям открывался романтический вид. Ресторан не носил никакой вывески: только большую каллиграфическую букву «Б», пристроенную над входом. Та же буква красовалась на салфетках, полотенцах и на форме обслуги.

Он тоже был в форме с буквой «Б», а в руке держал острый нож.

— Ты еще спрашиваешь? — яростно прошипел он, — я из-за тебя сексуальный преступник!

— А ты и есть сексуальный преступник, — спокойно парировала Анфиса. Она огляделась по сторонам, выискивая точку, к которой можно было бы припарковать свой усталый зад. Перед тем, как начать этот разговор, она не удержалась и прогулялась вдоль воды. Было чудесное туманное утро.

— Я жизнь посвятил воспитанию молодежи этого мерзкого городишки! — пафосно заявил Анфисин собеседник.

— Теперь посвяти себя работе над угощением для моего Бала, — взгляд Заваркиной упал на соблазнительно ровную гладкую поверхность, на которую можно было бы присесть, но что-то ей подсказало, что это плита.

— Еще и работать со Смоленской? Дамочки, из-за вас я здесь! — он поджал губы и с презрением огляделся по сторонам.

— Во-первых, ты неплохо устроился, благодаря мне, кстати, — Заваркина скривилась, — во-вторых, ты действительно не будешь работать со Смоленской. Со Смоленской буду работать я, а ты будешь работать со мной.

— Я не буду работать ни с тобой, ни со Смоленской, — поправился он.

— Ну, ты сам напросился.

Заваркина вышла на середину кухни.

— Господа, — крикнула она и хлопнула в ладоши, — этот человек — сексуальный преступник. Он снимал и распространял порнографические материалы с участием несовершеннолетних. Никто не доказал его вину, но это не утешило родителей покалеченных им детей.

Повара, их помощники, официанты, посудомойки и метродотель, которые поначалу не обратили никакого внимания на нахалку, после слова «несовершеннолетних» побросали свои дела и уставились на Заваркину.

— Сука, — взревел он, и кинулся на нее с ножом.

Заваркина, будто ожидая нападения, протянула руку к ближайшей плите, вытащила из кипящего ароматного бульона огромный половник и плеснула жирное содержимое в лицо своего преследователя. И как будто этого было мало, с размаху треснула его половником по ребрам. Тот согнулся пополам.

На кухне поднялся переполох. Посудомойка кричала, что нужно куда-то звонить, чтобы Есенина связали и кастрировали. Метродотель вызывал управляющего по внутреннему телефону. Повара, побросав орудия труда, сгрудились вокруг поверженного Анфисиного врага.

— Похоже, жизнь тебя не научила не вступать с Заваркиными в открытые противостояния, — задумчиво констатировала Анфиса и, на всякий случай не выпуская половника, пятью маленькими шажочками просочилась в приоткрытую дверь за своей спиной. Никто и не думал ее задерживать.

Дверь вела в темный коридор, заваленный какими-то тюками и вышедшими из строя промышленными кухонными приборами.

— Псс, — услышала она тихий шепот, — Анфиса Павловна.

Она обернулась. Из приоткрытой двери на нее упала полоска света, в которой материализовалось простоватое девичье лицо: нос картошкой, жидкие волосенки, два торчащих заячьих зуба. Однако, несмотря на непритязательность, лицо было доброжелательным.

— Чего? — таким же таинственным шепотом спросила Анфиса.

Девушка поманила ее пальцем.

За дверью оказалось просторное помещение, выглядящее точь-в-точь как соседнее. Только здесь не было ни поваров, ни официантов, ни сурового метродотеля — только три девушки приблизительно одинаковой наружности. Заваркина надела на лицо вопросительное выражение.

Девушка, что позвала ее, заметно робея, указала на поднос, стоящий на столе.

— Какая красота! — изумилась Заваркина.

На подносе были капкейки — американская версия классических английских кексов. Два из них были облиты глазурью — оранжевой и сиреневой — сверху твердой и опытной рукой была нарисована белая паутина. Три других были посыпаны шоколадными гранулами. Из одного торчали три пары шоколадных ног и мильные глазки, из другого, как из земли, выбирались два мармеладных червячка. Третий обзавелся кошачьей мордой с тонкими оранжевыми усами, выпученными глазками и ухмылкой.