Он поморщился от собственной тривиальности. Она взяла его руку и щекотнула ногтем ладонь. Тайный знак?.. Ее лицо светилось.

Он – элементарный дурак, абсолютная дурында со своими вредными знаниями. Куда они его тащат:

– Сегодня, между прочим, день Ивана Купала. И слепая змея-медянка, прозрев, пронзает собой встречных и поперечных.

– Как так? Боюсь! – побелела Наташа, кинулась к нему и прижалась. – Домой, домой пора! – всерьез испугалась девушка.

Вот так пантера. Трусиха!

– Тучи набежали! – горячо воскликнула она. – Гляди, гляди, сейчас дождь сорвется!

На небе ни облачка, но Иван согласился:

– Да, тучи.

Они шли по узкой тропе. Она как бы ненароком касалась бедром его бедра. Его ноги скользили по траве, а голова кружилась и походила (ему подумалось) на пустой воздушный шар.

«Может, она к себе ведет?» – со сладким ужасом мелькнуло в шаре. Как он все это будет делать? Он ведь ни разу ничего этого не делал. Да, и не хочет. «Хочет-хочет! – прозревшей змеей скользнуло в голове. – Еще как!»

Она вела к себе. И мрачнела с минуты на минуту, косилась, словно изучала.

– Ты похожа на молодую кошку, – уточнил он.

– Вот те на! А ты – на кота!

Поговорили.

Во дворе у Сазоновых ее мать, тетя Тоня, звенела ведрами. На Ивана накинулся Кабыздох. Кабыздох, пока его не подтянули цепью к будке, все хватал Ивана, норовя укусить за ноги.

– Значит, я на кошку похожа? – толкнула его плечом Наташа и, зачерпнув ладошкой из железной бочки, плеснула в лицо. Наверное, это капли прилепились к ресницам, потому что дальнейшее Иван помнит в лазурном, радужном цвете. Он тоже подтолкнул ее и тоже плеснул. Так толкались, обливались и отбегали от бочки. Она щурилась, облизывала мокрые губы. И вот что стучало в мозгу, вот что. Два темных пятака под мокрым, ставшим прозрачным платьем.

Наташа поняла этот его взгляд и, смеясь, вытолкала Ивана к калитке.

Вот к этому ко всему он и ехал. И приехал. Иван тряхнул головой:

– Мам, мамуля, мамочка!

Она откинулась с веранды.

– Мам, а помнишь Наташку Сазонову?

– Вот те на! А чего мне ее не помнить? Никуда она не делась, здесь, легкие рентгеном фотографирует. А чего это ты вдруг?

– Да так, пустяк. Прошлое вспомнил, времена далекого детства.

– Ты мне уши не заговаривай, чего это ты?

– Блажь, ерунда! – Он нажал на голос.

– О Наташке забудь! Негоже человеку семейному детство вспоминать.

Мать глядела на него глазами, которыми смотрят на людей, готовых выкинуть какой-нибудь фортель.

– За рентген свой молоко дармовое получает. Выходила она за одного, тихонький, смирный, Вовчиком звали. Так и не пил, не курил. А потом, как поженился, божешь мой!

Наташка все время шутила: «Это он от счастья, от любви вусмерть».

Дошутилась, выгнала Вовчика. И мать-то у нее, Тонька-то, забомжевала. Грит, видели в Семипалатинске, на вокзале. Что дома-то? Скажи. Я рази чужая?!

– Отстань, мамулька! Не хочу пока…

– Сынок, а ведь ты к Наташке сватался, – открыла Америку мать, – вот бы попал в ощип.

Она подозревала, видела: сын на этот раз домой приехал не только ради нее.

– Ты сходит, сходи! Это где, в каком государстве, по нескольку жен держат?

Мать сжала губы. Иван такую ее не любил.

«Куп-бала, еще ковшичка два», – мелькнула в памяти присказка. Тогда у бочки он ее повторял. «Куп-бала». И она вся искрится и смеется, облепленная бесстыдным ситчиком. Год прошел. После дембеля, казалось, любую птичку поймаешь, любую ягоду съешь. Захоти – и уже эта виноградина за щекой. Жуй, косточку выплевывай. Фуражка дембельская на столе дыбилась. Захочет, в охапку ее и – по плечу хлопнет: «Хватит, покомандовал, поел мамку!»

Но отец уютный. «Жуй, – говорит, – все, что на столе. Не встанешь, пока все не ухайдокаешь! Эко у тебя ребра видны. Жениться будем?»

– Да я дальше поучусь…

– Брось, подождет!

– Давай жахнем?!

Выпили. Отец размял плоскую «Приму»:

– Сказывают, в армии в компот сыпят, чтобы не тянуло?

– А меня и не тянуло.

В почти трезвых глазах отца сияло торжество:

– Ладно-ладно! – Он снисходительно похлопал по плечу. – Счас еще чекалдыкнем и двинем.

Когда водка была хорошей, то отец крякал, как дрова колол:

– Крепка совецка власть!

Плохо шло – брызгался зельем:

– Как ее коммунисты пьют?!

– Крепка совецка власть! – Он занюхал корочкой хлеба и стал давать инструкцию, как старшина перед караулом:

– Это, конечно, бутылку мы с собой, да в магазин зайдем, конфеток каких-нибудь, пыль в глаза… Наше дело не рожать. А ты, само собой, пообещай, а там тю-тю в свою, как ты говоришь, аспирантуру. В лицо, в лицо мне гляди серьезно. Мы их, этих баб, косой-литовкой брили.

– Значит, воспользоваться и – в кусты? – Иван будто не понял, что ему советует отец.