Со всех сторон говорили, что мне повезло, вместо того чтобы считать это моей заслугой, и признаюсь, я разделяла такое мнение. Когда получают то, на что не надеялись и к чему не стремились, обычно говорят об удаче, но мне почему-то казалось, что это не все. Мне казалось, что кроме случайности, подкрепленной господином де Морни, в моем случае можно было говорить о совпадении этой случайности и способности, до тех пор у меня не открытой, что и послужило причиной такого успеха.

Оказалось, я была способна на… я могла… меня просили о… все заметили, что… Словом, меня начали принимать в расчет, я существовала в жизни нескольких особ – и не только в силу семейных связей или инстинктивной нежности.

Впереди у меня была целая жизнь: мне было семнадцать лет, и я самостоятельно могла строить эту жизнь. Мало того, я могла делать это, не прибегая к помощи какого-то старикашки, к попустительству или хитростям сугубо реалистическим. Возможно даже, я смогу жить и зарабатывать себе на жизнь благодаря вымыслу, дополненному всеми чарами благородства и таланта.

Вы скажете, что я немного поторопилась, ведь если я взволновала или удивила каких-то взрослых пресыщенных людей басней Лафонтена, это еще не доказывало наличия у меня театральных талантов. Я с Вами согласна! Но, в конце-то концов, мне было семнадцать лет. Да, да! Я была как в дурмане, тем более что мои успехи этим не ограничились. Вскоре выяснилось, что я не только способна что-то делать, но и могу прельстить кого-то: один из друзей моей семьи попросил моей руки.

Это был молодой богатый торговец кожами, человек приятный, но такой смуглый и такой черный, такой волосатый и бородатый, что вызывал у меня отвращение. Я отказала ему. Это стало причиной скандала, ибо мой «волосатый бородач» оказался еще и богатейшим человеком. «У него большие виды на будущее», – сообщил мне мой крестный… Я возразила, что у меня тоже есть виды, которые, на мой взгляд, сулят более приятное будущее.

Крестный рассмеялся мне в лицо, заявив, что я поступаю безответственно; он обрисовал мне замужество, удивительно походившее на торговую сделку. Однако у меня, хотя еще и очень молодой и очень наивной, были теперь кое-какие представления о чувственности. В консерватории я нашла себе новых друзей и… Короче говоря, я нравилась не только торговцам кожами, я нравилась и безбородым молодым людям, и хотя никому из них я еще не уступила в библейском смысле этого слова, но мне пришлись по вкусу некоторые ласки и поцелуи, поэтому я могла вообразить, что означало в той же самой области отвращение или равнодушие.

Тогда крестный устроил мне сцену, в которой мы оба были задействованы и которая уже готовила меня к роли Маргариты Готье. Моя мать, жалобно объяснял он мне, располагает лишь небольшой рентой, оставленной моим отцом, но вскоре может лишиться и ее, ибо семейство отца терпеть не может мою мать. У нее не будет ни гроша, и тогда уже придется мне, благодаря моему «волосатому мужчине» (который не только должен получить наследство в два миллиона, но, кроме того, уже сейчас предоставлял в мое распоряжение триста тысяч), так вот, придется мне содержать мать и моих несчастных сестер.

На его беду, я тогда еще не читала «Даму с камелиями» и не знала ни всех прелестей предназначавшейся мне роли, ни ее жестокой глупости. Я уцепилась за свое отвращение с таким упорством, с каким редко держатся за какое-нибудь пристрастие. Я не представляла себя в этом дремучем волосатом лесу, пускай и денежном.

Крестный возмущался, взывал к моему здравому смыслу, считая его, однако, мертворожденным, взывал к моему сердцу, в которое не верил, взывал к будущему, к которому я не испытывала ни малейшего интереса. Словом, я отказала. Отказала, вопреки ласковому, молящему взгляду матери, вопреки атмосфере, в которую я окунулась вдруг, смутно ощущая себя почитаемой, словно золотой телец семейства, золотой телец комфорта и благополучия.

Это не изменило моего решения. Я отправилась к госпоже Герар, чтобы пожаловаться и убедить ее согласиться со мной, а на деле столкнулась там с моим воздыхателем, с моим женихом, с этим скорняком; в слезах он рассказывал «моей милочке» о своих сентиментальных горестях. Она деликатно вышла, оставив нас наедине. Мой торговец кожами заявил, что любит меня до безумия, что уже сейчас готов дать мне все, что я пожелаю, имея в виду финансы, и что он умрет, если я откажу ему.

Он говорил с жаром, и из-за слез его шерстяной покров был не слишком заметен. Признаюсь, я была в восторге – не из-за денег и обещаний, а потому, что со мной наконец говорили как в настоящей жизни (то есть, по моему разумению, как в романах).

В конечном счете, я, безусловно, отказалась от его предложения, и он, вопреки своим обещаниям, не умер. Напротив, он разбогател еще больше; с возрастом его шевелюра и волосы, его шерсть стали белыми с голубоватым отливом и потому вполне сносными. Слишком поздно!..

Но вернемся к театру.

Дорогая Сара Бернар,

Прежде чем вернуться к театру, согласна с Вами, предмету более серьезному, могу я задать Вам один, очень прямой вопрос?

Вы, конечно, знаете, что Ваша добрая подруга Мари Коломбье и печальная легенда приписывают Вам весьма жалкий темперамент, а это означает, что Ваш список побед – который, скажем так, не может не удивлять своим изобилием и разнообразием, – этот список легко объяснить отсутствием интереса или неудачей в отношении физической любви. Думаю, что такого рода удовольствия, как и все прочие, после шестидесяти лет, проведенных в могиле, должны Вам казаться пустыми, и все-таки не могли бы Вы поделиться со мной некоторыми Вашими впечатлениями или мыслями на сей счет?