– Ну, так как же, мадемуазель? – сухо спросил Тьерри.

Я по-прежнему не отвечала, и он продолжал:

– Я приглашу мадемуазель Натали сюда, а вас попрошу сделать все необходимое, да поживее. У меня есть другие дела, а мне приходится исправлять ваши глупости.

– Сударь, мадемуазель Натали звать не надо, я не стану просить у нее прощения. Я хочу уйти, и сейчас же! – сказала я, или, вернее, услышала, как говорю, ибо не отдавала себе отчета в том, что делаю.

Просто я знала, что не смогу извиниться перед этой отвратительной толстой тварью. Я была в отчаянии, но не могла поступить иначе. Тьерри пришел в замешательство. Он почувствовал что-то вроде… жалости ко мне из-за обуявшей меня гордыни, которая, думалось ему, погубит мое будущее, и виной всему – ничтожное самолюбие. Он стал ласково рассказывать мне о преимуществах «Комеди Франсез», об опасностях, которые подстерегают меня, если я покину этот театр, приводил еще множество всяких доводов, один другого лучше и разумнее, и тут я расчувствовалась. Но когда, увидев, что я дрогнула, он опять решил пригласить мадемуазель Натали, я ощетинилась, словно дикий зверь:

– Нет, пусть не приходит, не то я снова ее ударю!

– В таком случае мне придется вызвать вашу матушку!

– Мне все равно, я вполне самостоятельна и вольна сама распоряжаться своей жизнью, я одна отвечаю за свои поступки!

– Хорошо, – сказал Тьерри, – я подумаю.

И он встал.

Я вернулась домой с твердым намерением ничего не рассказывать, но младшая сестра уже посеяла смуту, к тому же все преувеличив. Мое семейство пребывало в горестном волнении, горячо обсуждая случившееся; я нервничала. Мне не понравились сыпавшиеся со всех сторон упреки, и я заперлась в своей комнате, два раза повернув ключ.

Эта комната была ко мне, видно, благосклонна и приносила удачу, ибо на другой день я получила вызов из театра на читку «Долорес» господина Буиле: мне предлагали роль в новой пьесе!

Впервые меня вызывали на читку новой пьесы, и я ликовала: значит, мне поручат роль в постановке! И хотя в театре я узнала, что эту роль должна была играть мадемуазель Фавар, которая заболела, я никак не могла опомниться от радостного удивления, хотя мне не давало покоя некое предчувствие, одно из тех тревожных предчувствий, которые всегда неизменно предупреждали меня о грядущих бедах. И в самом деле, беда не заставила себя ждать: через десять дней я встретила на лестнице мадемуазель Натали, она любезно приветствовала меня с довольным смешком, а на следующий день роль у меня отняли. Я поднялась к директору Дома, несчастному господину Тьерри, и во время бурной сцены сообщила ему, что покидаю «Комеди Франсез».

Вернуться туда мне суждено было лишь через двенадцать лет, но зато с триумфом, и каким! Правда, тогда этого еще никто не знал, мои родные дулись на меня, пока мать чудом не нашла мне место в театре «Жимназ».

Дорогая Сара Бернар,

Прошу прощения, что прерываю Вас, но мне кажется, Вы слишком торопитесь… Что с Вами происходит? Или, вернее, что с Вами произошло в ту пору?

Что со мной произошло… А произошло то, что в ту пору со мной ничего не происходило, ни малейшего успеха ни в «Комеди Франсез», ни в «Жимназ». В «Жимназ» мне давали играть только глупости, дурацкие глупости. Я была весьма посредственной в своей игре, и до того была этим раздосадована, что решила отправиться в Испанию с несчастной горничной, обитавшей напротив моей матери, я убедила ее поехать со мной. Вот так я провела в Испании несколько дней, довольно скучных, а потом вернулась к матери.

Да-да, я знаю! История с Испанией! Еще одна прекрасная выдумка, это путешествие с несчастной горничной!..

И Вы хотите, чтобы я Вам поверила? Хотите, чтобы вообще кто-то Вам поверил? Вот так вдруг, ни с того ни с сего, Вы поехали в Мадрид? Зачем? Для чего? Посмотреть на тореро? Посетить музей «Прадо»?

Помилуйте! Вы испытываете мое терпение, в конце-то концов… Да что я говорю: с самого начала… Ну да, я уехала с Кератри. Но только не в Ваш Мадрид, такой мрачный город (что за идея: Мадрид!). Я уехала, но только в Пальму, где среди апельсиновых деревьев мы провели десять упоительных дней, а горничная вместе со своим горячо любимым молодым человеком наилучшим образом устроилась в гостинице в Мадриде. Я сказала «Испания» потому лишь, что не хотела говорить «Кератри», вот и все…

Знаю, знаю, в своих «Мемуарах» я жалуюсь, что была в отчаянии, оказавшись в Мадриде совсем одна. Знаю, что я рассказываю об ужасном путешествии на каботажном судне, о мрачной гостинице и одиноком номере там, где меня одолевала скука, которой на самом деле я не испытывала!

Ибо в действительности я провела в Испании восхитительную любовную сиесту с Кератри. В Пальме по ночам – и каким ночам! – мы оба, почти обнаженные, купались в море. Затем на две недели мы уехали в Мадрид, где меня нежили, лелеяли и ублажали и где я впервые побывала на бое быков. В Мадриде на какое-то время я забыла о своей прежней жизни. Забыла все свои чаяния и разочарования, забыла всё-всё в объятиях Кератри и уже почти захотела жить в Испании до самой смерти. Но Судьба не дремала. «Моя милочка» прислала мне телеграмму: мама была больна, очень больна. И мне не оставалось ничего другого, как уехать.

На этом закончилась моя любовная история с Кератри. Ему хотелось, чтобы я осталась в Испании, он подозревал, что моя мать не так уж больна, он подозревал, что я рада была вернуться, он подозревал, что в конечном счете мне недоставало театра. В ту пору Кератри был без ума от меня, он готов был жениться на мне, остаться со мной в Испании, ездить верхом, курить большие сигары и играть «Рюи Блаза». Он просто сходил с ума.

Однако моя тоска по театру приводила его в отчаяние: застав меня перед зеркалом читающей стихи и принимающей позы, он жестоко насмехался надо мной. Думается, мужчины готовы скорее смириться с живым соперником, чем с абстрактным. Так я говорю теперь, но верно ли это, не знаю… Верного нет ничего, мой бедный друг, и только в этом я абсолютно уверена. Словом, я его покинула. Мы расстались. Он сказал, что никогда не увидится со мной, в чем ошибался.

Я ответила, что никогда не полюблю никого, кроме него, и тоже ошибалась. На перроне вокзала я вспоминала мать, но уже думала лишь о театре; впрочем, вернувшись домой, я увидела ее, лежавшую в шезлонге, немного похудевшую, но изумительно красивую и в необыкновенно хорошем состоянии.

У нее был небольшой плеврит, но теперь дело шло на поправку. Мое присутствие было совершенно бесполезным. Я поселилась в своей девичьей комнате и решила спокойно жить своею жизнью. Теперь я была женщиной, молодой женщиной; я знала мужчин, отношение мужчин, познала любовь и наслаждение, узнала множество вещей, которые не надеялась узнать столь быстро и столь чудесно, как позволил мне это сделать Кератри.