Шрифт:
Мне трудно было признать себя побежденной, но я смирилась, ибо эта прелестная особа, звавшаяся Мари Ллойд, пока ее поздравляли, а я изнывала от досады, шепнула мне:
– Это ведь ты должна была победить! А тебе не хочется пригласить меня на обед?
И по ее глазам я поняла, что у нее нет никого, с кем можно было бы поделиться своей радостью, отчего сердце мое наполнилось бесконечной жалостью, а последние остатки горечи как рукой сняло. С того дня мы очень подружились с Мари Ллойд.
Я не буду долго останавливаться на этом конкурсе, хотя мои биографы не поскупились на всевозможные подробности. Я не стану об этом распространяться, ибо там я провалилась, а я терпеть не могу вспоминать свои неудачи.
Скажу только, что я долго еще сердилась и на свою мать, и на весь белый свет, и, конечно же, на парикмахеров!
Тем не менее в «Комеди Франсез» я вошла через скрытую, не знаю от кого, дверь, зато знаю, кем открытую – моим преподавателем Камиллом Дусе. Он так просил за меня, столько хорошего говорил обо мне, что в конце концов дал мне шанс поработать во «Французском Театре». Причем, к величайшему моему удивлению, ибо после того ужасного обеда, где мне пришлось сносить сочувственные взгляды одних и насмешливые – других, пока Мари Ллойд мило беседовала со всеми, – после того обеда я со слезами на глазах ушла к себе в комнату и легла, мечтая умереть (желание умереть – одно из редко выполняемых на этой земле, вернее, оно исполняется один лишь раз… к счастью).
Проснувшись, я обнаружила на ночном столике записку от «моей милочки»: оказалось, герцог де Морни сообщил, что меня приняли в «Комеди Франсез». Сначала я ущипнула себя, пытаясь удостовериться, что это правда… Потом выглянула в окно: небо было черным. Да, оно было черным, но мне показалось, что оно усыпано звездами…
И тут я стала предаваться безумствам, свойственным тогдашнему моему возрасту. Я прыгала на кровати и сломала ее, одну за другой выпила три чашки шоколада, повредила мебель, держала длинную речь, обращенную к Пресвятой Деве, и приложилась к ее ногам, вскочила на пуховик, словом, наделав утром глупостей, вечером я валяла дурака. Но разве это имело значение! Меня приняли в «Комеди Франсез», жизнь начиналась…
На другой день я должна была отправиться в «Комеди» за своим контрактом и привезти его на подпись моей матери. Думаю, это был единственный раз, когда моя мать забыла, что в глазах света ее социальный успех отнюдь не был признаком респектабельности. В «Комеди» меня отправили в экстравагантном шелковом платье, тетя Розина предложила свой экипаж: великолепную коляску с превосходными лошадьми, более чем неуместную в моем возрасте… На всех присутствующих у входа в театр я произвела огромное впечатление, правда совсем не то, на которое рассчитывали мои родные, во всяком случае далеко не самое достойное впечатление. Понадобилось, чтобы оказавшийся там господин Дусе объяснил Бовалле, первому трагику, что экипаж принадлежит моей тетушке.
– Ну, тогда другое дело! – довольно грубо проворчал трагик, и я села в коляску, которая, не в пример моему хвастливому появлению, тихонько тронулась прочь.
Дома мама молча с равнодушным видом подписала врученный мною контракт. Ей было все равно. Но я бесповоротно решила стать кем-то, быть личностью во что бы то ни стало [18] .
Спустя несколько дней моя тетя дала большой обед. Пышный обед. На нем присутствовали, конечно, де Морни, Камилл Дусе, министр изящных искусств господин де Валевски, Россини, моя мать, мадемуазель де Брабанде и я.
Собралось много народа: и модные люди, и талантливые, и кутилы. Я была одета весьма элегантно, с большим декольте, отчего очень смущалась; тем более что все окружили меня, когда Россини, поддавшись внезапному порыву, попросил меня почитать стихи.
Я с восторгом согласилась, подошла к пианино и, облокотившись на него, томным голосом продекламировала «Страждущую душу» Казимира Делавиня [19] . Мне оглушительно аплодировали.
– Это надо читать под музыку, – сказал Россини, который выпил, возможно, немного лишнего.
Его слова встретили радостными криками, и Валевски обратился к Россини:
– Мадемуазель начнет сначала, а вы импровизируйте, дорогой маэстро!
«Дорогой маэстро» принялся весело наигрывать у меня за спиной, я снова прочитала стихи, и тут началось нечто невообразимое.
Слезы восхищения собственной персоной катились по моим щекам, откинув голову назад, я млела от восторга, и даже моя мать, казалось, гордилась мною, что случалось весьма редко. И вот что она сказала:
– Сегодня впервые ты тронула меня по-настоящему! – Фраза скорее точная, нежели материнская. (Добавим, что она любила музыку и что импровизация Россини наверняка взволновала ее больше, чем мое выступление.)
Франсуаза Саган – Саре Бернар
Дорогая Сара Бернар,
В самом деле, Вы уже писали в своих мемуарах, которые назвали «Моя двойная жизнь», о том, о чем только что (причем очень точно) мне рассказали:
«Домой я вернулась совсем другой. И долго сидела, не раздеваясь, на своей девичьей кровати. Жизни я совсем не знала, знала только работу да семью… Я была поражена лицемерием одних и самомнением других». (Продолжаю читать то, что Вы написали.) «Я с тревогой вопрошала себя, что мне делать, ведь я такая робкая и бесхитростная…» и так далее.