дой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разло­

женного перед Зимним костра. Меня окликнули. Это был

Блок. Мы дошли до Детского подъезда. Спрашиваю:

«Нравится?» — « Х о р о ш о » , — сказал Блок, а потом приба­

вил: «У меня в деревне библиотеку сожгли» 1.

Вот это «хорошо» и это «библиотеку сожгли» было два

ощущения революции, фантастически связанные в его

179

поэме «Двенадцать». Одни прочли в этой поэме сатиру

на революцию, другие — славу ей.

Поэмой зачитывались белые, забыв, что «хорошо»,

поэмой зачитывались красные, забыв проклятие тому,

что «библиотека сгорела». Символисту надо было разо­

браться, какое из этих ощущений сильнее в нем. Славить

ли это «хорошо» или стенать над п о ж а р и щ е м , — Блок в

своей поэзии не выбрал.

Я слушал его в мае этого года в Москве: в полупу­

стом зале, молчавшем кладбищем, он тихо и грустно чи­

тал старые строки о цыганском пении, о любви, о пре­

красной д а м е , — дальше дороги не было. Дальше смерть.

И она пришла 2.

П. ЛЕБЕДЕВ-ПОЛЯНСКИЙ

ИЗ ВСТРЕЧ С А. БЛОКОМ

С ним я встречался всего два раза. Это было в Крас­

ном Петрограде. Кажется, в январе 1918 года, когда го­

род жил трепетной жизнью, полный всяких тревожных

слухов, ползущих то с фронта, то изнутри страны. Разъ­

езды останавливали прохожих; ночные выстрелы, одиноч­

ные и частые, сменявшие друг друга, как будто догоняв­

шие бегущих и искавшие прячущихся, не раз нарушали

притаившуюся тишину.

Был ясный вечер. Морозно. С подъезда Смольного,

среди колонн, весело поблескивали дула орудий, освещен­

ные лунным светом и искрясь инеем. В верхнем этаже

крыла, где помещался Совнарком, окна ярко освещены,

вырисовывая силуэты установленных в них пулеметов.

Вереницей, в Смольный и обратно, тянется народ. Мол­

чаливый, сосредоточенный, на ходу бросающий скупые

слова о новых событиях. Настроение боевое. Тревожные

вести усиливают его, вливая в вас какую-то уверенную,

спокойную силу и решительность бороться до конца.

В городе известные группы уверены, что вот-вот, скоро,

на этих днях, Петроград освободят от власти Смольного —

и конец большевикам.

Еду в Зимний дворец. Там заседание комиссии лите­

ратурно-издательского отдела Наркомпроса, правительст­

венным комиссаром которого я тогда был назначен.

Улицы перекрещены резкими тенями, пустынны, визг

полозьев отдается в морозном воздухе. Мысли в беспо­

рядке кружатся, перебирая грозные события последних

д н е й , — яркие, неожиданные, мучительные и радостные.

181

По узкой лестнице поднимаюсь в небольшую изящную

комнату. Уже собрались, хотя и не все. Ал. Бенуа,

П. Морозов, несколько художников, кажется Штеренберг,

Альтман и Пунин, Л. Рейснер, еще кто-то и А. Блок.

Он был не таким, как я представлял его по портре­

там, по стихам о Прекрасной Даме. Защитного цвета ко­

стюм, русые волосы стушевывали выражение его лица.

Он стоял у перил лестницы, с кем-то тихо разговаривал.

И на фоне белой блестящей стены казался каким-то не­

подвижным и тусклым пятном.

Назначенный час заседания уже прошел, но А. Лу­

начарского все еще не было. Ждем и беседуем.

Времена для государственной литературно-издатель­

ской работы были тяжелые. Интеллигенция саботажни­

чала и сотрудничать с рабоче-крестьянской властью де­

монстративно не хотела. Из приглашенных к сотрудни­

честву в великом культурном деле откликнулись немно­

гие, но и эти были для нас загадочным сфинксом. Сумеем

ли сговориться, найдем ли общий язык — вот вопрос, с

которым я подходил к каждому.

Я внимательно следил за Блоком. Торопясь кончить

разговор с А. Бенуа, с этим высокообразованным, куль­

турным европейцем с ног до головы, я не спускал с по­