ему начать читать, а затем, во время чтения, прерывала его не раз

оглушительными рукоплесканиями. То же было при окончании чтения, и Федору

Михайловичу приходилось выходить на вызовы по три-четыре раза. Конечно,

восторженное отношение публики к его таланту не могло не радовать Федора

Михайловича, и он чувствовал себя нравственно удовлетворенным. Пред чтением

Федор Михайлович всегда боялся, что его слабый голос будет слышен лишь в

передних рядах, и эта мысль его огорчала. Но нервное возбуждение Федора

Михайловича в этих случаях было таково, что обычно слабый его голос звучал

необыкновенно ясно и каждое слово было слышно во всех уголках большой залы.

Надо сказать правду, Федор Михайлович был чтец первоклассный {*}, и в

его чтении своих или чужих произведений все оттенки и особенности каждого

передавались с особенною выпуклостью и мастерством. А между тем Федор

Михайлович читал просто, не прибегая ни к каким ораторским приемам. Своим

чтением (особенно когда он читал рассказ Нелли из "Униженных" или Алеши

Карамазова про Илюшечку) Федор Михайлович производил впечатление

потрясающее, и я видела у присутствовавших слезы на глазах; да и сама я

плакала, хотя наизусть знала отрывки. Каждому своему чтению Федор

Михайлович считал полезным предпослать небольшое предисловие, для того чтоб

оно было понятно лицам, которые или не читали, или забыли произведение.

{* Чтобы не быть голословной, приведу слова С. А. Венгерова о

впечатлении, произведенном на него чтением Федора Михайловича. "На мою

долю выпало великое счастье слышать его (Достоевского) чтение на одном из

вечеров, устроенных в 1879 году Литературным фондом... Достоевский не имеет

никого себе равного как чтеца. Чтецом Достоевского можно назвать только

потому, что нет другого определения для человека, который выходит в черном

сюртуке на эстраду и читает свое произведение. На том же вечере, когда я слышал

Достоевского, читали Тургенев, Салтыков-Щедрин, Григорович, Полонский,

Алексей Потехин. Кроме Салтыкова, читавшего плохо, и Полонского, читавшего

слишком приподнято-торжественно, все читали очень хорошо. Но именно только

читали. А Достоевский в полном смысле слова пророчествовал. Тонким, но

пронзительно-отчетливым голосом и невыразимо-захватывающе читал он одну из

удивительнейших глав "Братьев Карамазовых" - "Исповедь горячего сердца", -

рассказ Мити Карамазова о том, как пришла к нему Катерина Ивановна за

деньгами, чтобы выручить отца. И никогда еще с тех пор не наблюдал я такой

мертвой тишины в зале, такого полного поглощения душевной жизни тысячной

толпы настроениями одного человека.

Когда читали другие, слушатели не теряли своего "я" и так или иначе, но

по-своему относились к слышанному. Даже совместное с Савиной превосходное

271

чтение Тургенева не заставляло забываться и не уносило ввысь. А когда читал

Достоевский, слушатель, как и читатель кошмарно-гениальных романов его,

совершенно терял свое "я" и весь был в гипнотизирующей власти этого

изможденного, невзрачного старичка, с пронзительным взглядом беспредметно

уходивших куда-то вдаль глаз, горевших мистическим огнем, вероятно, того же

блеска, который некогда горел в глазах протопопа Аввакума> ("Речь" 25 апреля

1915). (Прим. А. Г. Достоевской.)}

Кроме литературных вечеров, Федор Михайлович в зиму 1879-1880 года

часто посещал своих знакомых; бывал по субботам у достоуважаемого Ивана

Петровича Корнилова (бывшего попечителя Виленского учебного округа), у

которого встречал много ученых и лиц, занимавших высокое официальное

положение. Бывал на вечерах у Елены Андреевны Штакеншнейдер {3} (дочери

знаменитого архитектора), - у ней по вторникам собирались многие выдающиеся

литераторы, читавшие иногда свои произведения. Устроивались у ней и

домашние спектакли; например, я запомнила, что мы с мужем зимою 1880 года

присутствовали на представлении "Дон-Жуана"; исполнителями пьесы были: С.

В. Аверкиева (дона Анна), с большим талантом исполнившая свою роль, поэт К.

К. Случевский и Н. Н. Страхов. Роль так подходила к нему, что Федор