произведения самых любимых нами других современных писателей не в том

виде, как они выходили обезображенными из рук тогдашней цензуры, а в том

виде,

Как песнь зарождает души глубина.

Как охотно и страстно говорили многие из нас о своих стремлениях к

свободе печатного слова и к такому идеальному правосудию, которое превратило

бы Россию из полицейского государства в правовое! И, прислушиваясь к таким

свободным речам, мы радовались тому, что "по воздуху вихрь свободно шумит", не сознавая, "откуда и куда он летит". Конечно, были в произносимых перед нами

речах и увлечения, при которых случалось, что и "минута была нашим

повелителем". Но все-таки, чувствуя, что самое великое для России может

произойти от освобождения крестьян, мы желали достичь его не путем

революции, а "по манию царя".

Таково было общее настроение людей сороковых годов, сходившихся в то

время в либеральных кружках Петрашевского и других. Присужденные к

смертной казни мало чем отличались по своему направлению и стремлениям от

других. Только на одного Петрашевского можно было указать как на несколько

143

сумасбродного агитатора, старавшегося при всех возможных случаях возбуждать

знакомых и незнакомых с ним лиц против правительства. Все же остальные, сходившиеся у него и между собою, не составляли никакого тайного общества и

не только не совершали, но и не замышляли никаких преступных действий, да и

не преследовали никаких определенных противогосударственных целей, не

занимались никакой преступной пропагандою и даже далеко не сходились между

собою в своих идеалах, как показали впоследствии отношения заключенных в

одной и той же арестантской роте Достоевского и Дурова.

Единственное, что могло бы служить судебным обвинением, если бы было

осуществлено, было намерение издавать за границей журнал на русском языке без

цензурных стеснений и без забот об его распространении в России, куда он

неминуемо проник бы сам собою. Но и к осуществлению этого предположения не

было приступлено, и оно осталось даже совершенно неизвестным следственной

комиссии. Затем единственным обвинением оставалось только свободное

обращение в кружке Петрашевского запрещенных книг и некоторая

формальность, введенная в беседы только в последние годы на вечерах

Петрашевского, а именно - избрание при рассуждениях о каких бы то ни было

предметах председателя, который с колокольчиком в руках давал голос

желающим говорить. Потрясающее на меня впечатление произвело присуждение

к смертной казни целой группы лиц, вырванных почти случайно из кружка, в

действиях и даже убеждениях которых я не мог, по совести, найти ничего

преступного. Очевидно, что в уголовном уложении, в законе о смертной казни и

вообще о политических преступлениях было что-то неладное...

Из тома 2 - "Путешествие в Тянь-Шань"

В Семипалатинске, где мне не было никакого дела, кроме посещения

губернатора, так как я ему был рекомендован генерал-губернатором, и где город, как и ближайшие его окрестности, не представляли для меня интереса, я

определил пробыть только сутки. При этом я встретил самый предупредительный

прием со стороны губернатора, генерал-майора Главного штаба Панова, который, будучи предупрежден о моем приезде, выслал мне навстречу своего адъютанта, блестящего армейского офицера Демчинского, любезно пригласившего меня

остановиться у него, так как в Семипалатинске в то время никаких гостиниц не

было. Но всего более обрадовал меня Демчинский деликатно устроенным

сюрпризом: он мне представил совершенно неожиданно у себя на квартире

одетого в солдатскую шинель, дорогого мне петербургского приятеля Федора

Михайловича Достоевского, которого я увидел первым из его петербургских

знакомых после его выхода из "мертвого дома"28. Достоевский наскоро рассказал

мне все, что ему пришлось пережить со времени его ссылки. При этом он

сообщил мне, что положение свое в Семипалатинске он считает вполне сносным, благодаря добрым отношениям к нему не только своего прямого начальника, батальонного командира, но и всей семипалатинской администрации. Впрочем, губернатор считал для себя неудобным принимать разжалованного в рядовые