конечно, и никто не решался никогда возбуждать разговора на эту тему. Только

однажды мне удалось, сидя у Федора Михайловича за утренним чаем, услышать

от него несколько слов по поводу небольшого Евангелия, которое у него лежало

на маленьком письменном столе. Мое внимание возбудило то обстоятельство, что

в этом Евангелии края старинного кожаного переплета были подрезаны. На мой

вопрос о значении этих подрезов Достоевский мне объяснил, что когда он должен

был отправиться в ссылку в Сибирь, то родные благословили и напутствовали его

этою книгою, в переплете которой были скрыты деньги {5}. Арестантам не

дозволялось иметь собственных денег, а потому такая догадливость его родных

до некоторой степени облегчила ему на первое время перенесение суровой и

тяжелой обстановки в сибирском остроге.

– Да, - сказал с грустью Федор Михайлович, - деньги - это чеканенная

свобода...

С этим Евангелием Достоевский потом никогда в жизни не расставался, и

оно у него всегда лежало на письменном столе {Это Евангелие хранится в семье

Достоевских. О нем напечатана заметка Н. Н Кузьмина в январской книжке

"Ежемесячных сочинений", 1901. (Прим. редакции "Исторического вестника".)}.

– ----

Ф. М. Достоевский очень любил молодежь, почти все свободное свое

время от занятий он всецело отдавал этой молодежи, руководя всеми ее

развлечениями. По счастливому стечению обстоятельств, в описываемое лето в

Люблине поселилось несколько семейств, которые быстро перезнакомились

между собою. Было много молодежи, несколько очень хорошеньких и взрослых

барышень, так что по вечерам на прогулку нас собиралось со взрослыми до

двадцати человек. Все это общество было всегда беззаботно весело, всегда

царствовало во всем полное согласие, и никогда даже малейшая тень какого-либо

недоразумения или неудовольствия не пробегала между нами. И душою этого

общества всегда были А. П. Иванов и Ф. М. Достоевский. Что они скажут, то

делали все, и взрослые и молодежь. Конечно, каждый из нас, юношей, имел

предмет своего обожания, но все это носило до такой степени невинный,

идеалистический характер, что старшие только подсмеивались над нами, шутя

относились к нашим вздохам и мечтаниям, не бросив ни разу зерно какого-либо

недоброго подозрения. Оттого и царствовали между всеми нами дружба и полное

единство. Да, счастливое было это время! Прогулки обыкновенно заканчивались

разными играми в парке, которые затягивались иногда до полуночи, если дождь

ранее не разгонит всех по домам. Ф. М. Достоевский принимал самое деятельное

участие в этих играх и в этом отношении проявлял большую изобретательность.

У него однажды даже явилась мысль устроить нечто вроде открытого театра, на

котором мы должны были давать импровизированные представления. Для сцены

выбрали деревянный помост, охватывавший в виде круглого стола ствол

столетней, широковетвистой липы. В то время вся наша молодежь зачитывалась

сочинениями Шекспира, и вот Ф. М. Достоевский решил воспроизвести сцену из

252

"Гамлета". По его указаниям, сцена должна была быть воспроизведена в

следующем виде: я и старший сын А. П. Иванова стоим на часах и ведем беседу, вспоминая о недавно появившейся тени прежнего датского короля. Во время

этого разговора вдруг появляется тень короля в лице Федора Михайловича, закутанного с головою в простыню. Он проходит по сцене и скрывается, мы же, объятые ужасом, падаем. После этого медленно выступает на сцену Гамлет

(молодой доктор К<арепи>н, племянник Федора Михайловича) и, увидя нас

лежащими на земле, останавливается, грозным взором окидывает зрителей и

торжественно произносит: "Все люди свиньи!" Эта фраза вызывала громкие

рукоплескания публики, и тем сцена кончалась. В этом роде изображались и

другие сцены, и всегда в них участвовал сам Достоевский. Словом, он забавлялся

с нами, как дитя, находя, быть может, в этом отдых и успокоение после усиленной

умственной и душевной работы над своим великим произведением

("Преступление и наказание").