прикинулся сочувствующим идеям либеральной молодежи, аккуратно бывал на

сходках, сам подстрекал других на радикальные разговоры и потом записывал

все, что говорилось на вечерах, и передавал куда следует. М. М. Достоевский

говорил мне, что он давно казался ему подозрительным. Скоро сделалось

известно, что для исследования дела Петрашевского назначается особенная

следственная комиссия, под председательством коменданта крепости генерала

124

Набокова, из князя Долгорукова, Л. В. Дубельта, князя П. П. Гагарина и Я. И.

Ростовцева.

Прошло две недели, и вот однажды рано утром прислали мне сказать, что

и М. М. Достоевский в прошлую ночь арестован {12}. Жена и дети его остались

без всяких средств, так как он нигде не служил, не имел никакого состояния, и

жил одними литературными работами для "Отечественных записок", где вел

ежемесячно "Внутреннее обозрение" и помещал небольшие повести. С арестом

его, семейство очутилось в крайне тяжелом положении, и только А. А. Краевский

помог ему пережить это несчастное время. Я не боялся особенно за М. М.

Достоевского, зная его скромность и сдержанность; хотя он и бывал у

Петрашевского, но не симпатизировал большинству его гостей и нередко

высказывал мне свое несочувствие к тем резкостям, которые позволяли себе там

более крайние и неосторожные люди. Сколько я знал, на него не могло быть

сделано никаких серьезно опасных показаний, да притом в последнее время он

почти совсем отстал от кружка. Поэтому я надеялся, что арест его не будет

продолжителен, в чем и не ошибся.

В конце мая месяца (1849 г.) я нанял небольшую летнюю квартиру в

Колтовской, поблизости от Крестовского острова, и взял погостить к себе

старшего сына М. М. Достоевского, которому тогда было, если не ошибаюсь, лет

семь. Мать навещала его каждую неделю. Однажды, кажется в средине июля, я

сидел в нашем садике, и вдруг маленький Федя бежит ко мне с криком: "Папа, папа приехал!" В самом деле, в это утро моего приятеля освободили, и он

поспешил видеть сына и повидаться со мною. Понятно, с какой радостью

обнялись мы после двухмесячной разлуки. Вечером пошли мы на острова, и он

рассказал мне подробности о своем аресте и содержании в каземате, о допросах в

следственной комиссии и данных им показаниях. Он сообщил мне и то, что

именно из данных ему вопросных пунктов относилось к Федору Михайловичу.

Мы заключили, что хотя он обвиняется только в либеральных разговорах,

порицании некоторых высокопоставленных лиц и распространении запрещенных

сочинений и рокового письма Белинского, но если делу захотят придать серьезное

значение, что по тогдашнему времени было очень вероятно, то развязка Может

быть печальная. Правда, несколько человек из арестованных в апреле постепенно

были освобождены, зато о других ходили неутешительные слухи. Говорили, что

многим не миновать ссылки.

Лето тянулось печально. Одни из близких моих знакомых были в

крепости, другие жили на дачах, кто в Парголове, кто в Царском Селе. Я изредка

видался с И. И. Введенским и каждую неделю с М. М. Достоевским. В конце

августа -переехал я опять в город, и мы стали бывать друг у друга еще чаще.

Известия о наших друзьях были очень неопределенные: мы знали только, что они

здоровы, но едва ли кто-нибудь из них выйдет на свободу. Следственная

комиссия закончила свои заседания, и надобно было ожидать окончательного

решения дела. Но до этого было, однако, еще далеко. Прошла осень, потянулась

зима, и только перед святками решена была участь осужденных. К крайнему

удивлению и ужасу нашему, все приговорены были к смертной казни

расстрелянием. Но, как известно, приговор этот не был приведен в исполнение. В

125

день казни на Семеновском плацу, на самом эшафоте, куда введены были все

приговоренные, прочитали им новое решение, по которому им дарована жизнь, с

заменою смертной казни другими наказаниями. По этому приговору Ф. М.

Достоевскому назначалась ссылка в каторжные работы на четыре года, с

зачислением его, по окончании этого срока, рядовым в один из сибирских