ночлег тоже два старшие брата уединились, а я ночевал на турецком диване в

комнате Тотлебена. Это продолжалось во все пребывание брата Михаила в

Петербурге. По отъезде же его в Ревель {29} я переселился на ночлег к брату

Федору, но все-таки особо родственным вниманием брата не пользовался.

Обдумывая, как тогда, так и впоследствии, обращение со мною обоих

братьев, я пришел к убеждению, что оно вызвано было с их стороны боязнью, чтобы я не поставил себя на одну равную ногу с ними, чтобы я не зазнавался, а

потому и напускали на себя в отношении ко мне высокомерное обращение,

казавшееся и тогда мне очень смешным, но которое все-таки отдалило и меня от

них. <...>

Первые мои впечатления были не в пользу Петербурга. Хотя Невский

проспект и Морская прельщали меня своею красотою, но я, как истый москвич, на

все смотрел как-то подозрительно, не доверяя сразу кажущейся красоте, а

суетливая беготня прохожих положительно изумляла меня, и я, сравнивая это со

степенною походкою москвичей, отдавал предпочтение московской степенности

и неторопливости. Да сверх того два-три часа, проведенные на улицах, как бы они

приятны ни были, не могли возместить страшной скуки, преследующей меня в

доме.

Брат Михаил уехал в Ревель. Брат же Федор с раннего утра уходил в

офицерские классы Инженерного училища; то же делал и сожитель его Тотлебен; а я на все утро оставался дома один. В первое время брат долго не собрался

доставить мне руководств для приготовления; литературного же чтения тоже на

квартире не имелось, и я пропадал со скуки. Наконец я догадался и на свои деньги

записался в библиотеку для чтения, чтобы брать книги на дом. Месячная

стоимость тогда за чтение книг была полтора рубля, и сверх того семь рублей

задатку. С этих пор я постоянно занимался чтением журналов и книг. Из старых

книг я, по совету брата, прочел всего Вальтер Скотта. К Адольфу Ивановичу

63

Тотлебену довольно часто приезжал его родной брат Эдуард Иванович,

впоследствии знаменитый инженер, защитник Севастополя и герой Шипки, граф

Тотлебен. В то же время, как я с ним познакомился, он был незаметным штабс-

капитаном, мужчина лет тридцати и даже с хвостиком. Замечательно, что он, как

я тогда слышал, окончив обучение в кондукторских классах Главного

инженерного училища, по каким-то обстоятельствам не мог поступить в

офицерские классы, а был командирован в саперные войска, в каковых и провел

вплоть до чина генерал-майора. А потому, собственно-то говоря, и с ним

случилась та аномалия, что он, сделавшись впоследствии великим и знаменитым

инженером, должен был считаться не окончившим курс в Инженерной академии.

<...>

Сожительство брата с Адольфом Тотлебеном было очень недолгое. Не

припомню, когда именно они разошлись, знаю только, что в декабре месяце, когда я заболел, то мы жили уже с братом одни {Впоследствии я ничего не

слыхал об Адольфе Ивановиче Тотлебене: кажется, он умер в молодых годах.

(Прим. А. М. Достоевского.)}.

Какая была у меня болезнь, теперь я не могу определенно сказать, -

кажется, я где-то простудился и у меня сделалась сильнейшая тифозная горячка, по крайней мере я долгое время лежал и наконец сделался в беспамятном

состоянии. Брат ухаживал за мною очень внимательно, сам давал лекарства, предписываемые доктором, который ездил ежедневно. Но тут-то и случился

казус, напугавший сильно брата и, кажется, бывший причиною моего очень

медленного выздоровления. Дело в том, что одновременно с моею болезнию брат

лечился сам, употребляя какие-то наружные лекарства в виде жидкостей. Раз как-

то ночью брат, проснувшись и вспомнив, что мне пора принимать микстуру, спросонья перемешал склянки и налил мне столовую ложку своего наружного

лекарства. Я мгновенно принял и проглотил его, но при этом сильно закричал, потому что мне сильно обожгло рот и начало жечь внутри!.. Брат взглянул на

рецептурку и, убедившись в своей ошибке, начал рвать на себе волосы и сейчас

же, одевшись, поехал к пользовавшему меня доктору. Тот, приехав мгновенно, осмотрел склянку наружного лекарства, которое мне было дано, прописал какое-