декабря "писал Муравьеву" (Дневники, с. 250).

6 Описываемые события относятся к 1834--1836 гг. Насколько Муравьев

точен в своих воспоминаниях о составе посетителей Козлова, свидетельствует

запись в дневнике Жуковского от 19 января 1840 г., сделанная за несколько дней

да смерти Козлова: "Вечер у Козлова с гр. Лаваль и Муравьевым" (Дневники, с.

515).

7 Ошибка памяти Муравьева: стихи на этот сюжет написал не Козлов, а

Жуковский (см.: БЖ, ч. 1, с. 201--206).

8 Ср. запись в дневнике Жуковского от 29 июля 1837 г.: "В половине

первого отправился на Полотняный завод после грозы. <...> Нашел Андрея

Муравьева. Антресоли. Негодный бюст Пушкина; внизу галерея, терраса и

регулярный сад..." (Дневники, с. 343--344).

9 Жуковский переселился из Франкфурта в Баден-Баден во второй

половине 1848 г., а работа над переводом "Одиссеи" была закончена в апреле 1849

г.; следовательно, в чем-то Муравьев ошибается, скорее всего во времени

окончания работы над "Одиссеей".

10 Имеется в виду сказка "Кот в сапогах" (1845), стихотворное

переложение известной сказки Ш. Перро.

11 Имеется в виду последняя поэма Жуковского "Агасфер, или

Странствующий жид" (1851--1852), над которой Жуковский начинал работу в

1831 г. и которую смерть помешала ему закончить.

Я. К. Грот

ИЗ ПРИМЕЧАНИЙ

К "ОЧЕРКУ ЖИЗНИ И ПОЭЗИИ ЖУКОВСКОГО"

<...> Здесь я говорю по собственным своим воспоминаниям. Вскоре после

появления в "Современнике" (январь 1838 г.) моего перевода "Мазепы" Байрона

(который еще в рукописи был прочитан Жуковским)1 Василий Андреевич через

Плетнева попросил меня к себе. Он жил тогда в так называемом Шепелевском

доме (части Зимнего дворца, где ныне императорский музей). Я поднялся к нему в

верхний этаж этого высокого здания и застал его работающим, в халате, стоя

перед конторкой. Он принял меня очень приветливо, похвалил мой перевод,

расспрашивал о моих занятиях и, между прочим, советовал изучать историю

Карамзина как лучший источник истинной поэзии. Потом он водил меня по своим

комнатам и показывал на подоконниках множество картонок, в которых

хранились автографы его сочинений. Сбираясь ехать за границу в свите

наследника, он намерен был в Швеции познакомиться с Тегнером2 и взял у меня

рукопись уже почти оконченного мною перевода "Фритиоф-саги"3. Это свидание

произвело на меня глубокое впечатление, и я тогда же написал сонет, который,

однако ж, не только не поднес ему, но и никому до сих пор не сообщал. Кстати,

помещаю его здесь, в примечаниях к моей академической речи:

ЖУКОВСКОМУ

Благодарю тебя, возвышенный поэт!

Едва ступил я шаг на поприще мне новом,

И вот уж слышу я твой ласковый привет,

И сил мне придал ты своим волшебным словом.

Благодарю! священ мне будет твой совет:

Я душу закалить хочу в труде суровом,

Награды только в нем искать даю обет;

От суетности он пусть будет мне покровом.

Хвала судьбе: сбылись давнишние мечты:

Того, чье имя мне так драгоценно было,

Кто пел так сладостно, так нежно, так уныло,

Того узнал и я: сей глас, сии черты

Не в силах я забыть; а с памятью их милой

Мне будет спутником и гений красоты.

(1838)

В следующем году Жуковский оказал мне важную услугу. В то время я

еще служил в государственной канцелярии, но страстно желал перейти на ученое

поприще, и именно в Финляндию, где открывались виды на университетскую

кафедру по русской литературе. Узнав о том, Жуковский вытребовал у меня

записку о плане будущих моих занятий и сам отвез ее к тогдашнему министру,

статс-секретарю Великого Княжества Финляндского барону Ребиндеру. Таким

образом Жуковский помог мне сделаться из чиновника ученым. <...>

<...> При складе своего ума, при своей наклонности к чудесному и

сверхъестественному, Жуковский, между прочим, пристрастился к

средневековому миру, к сказкам о рыцарях и их замках, о духах и привидениях.