есть только [нрзб.]. Занятия по службе и недосуги суетной столичной жизни

лишили меня счастья более с вами сблизиться, когда бывший мне добрый

приятель Василий Алексеевич Перовский4 меня с вами познакомил. Но судьбе

угодно было вознаградить меня дивным образом за эту потерю свиданием с вами

в Кургане в то время, как вы сопровождали цесаревича наследника. Слеза,

которая в эту минуту навернулась на глазах ваших и которую, конечно, и ваш

ангел-хранитель в свое время не забудет, запечатлелась навсегда в душе моей.

Позвольте мне, почтеннейший Василий Андреевич, хоть слабым образом

выразить мою признательность за эту слезу участия и не откажите мне в

следующей покорной моей просьбе.

Занимаясь постоянно в продолжение пятнадцати месяцев, перевел я с

латинского языка на русский "Записки Юлия Кесаря". <...>

Представив заглавие моего перевода, обращаюсь я к вам с сердечною

моею просьбою увенчать труд мой лестным для меня позволением вам его

посвятить. Изукрашенный вашим именем, получит он при всех своих

несовершенствах более цены, и согласие ваше осчастливит человека, который

душою и сердцем вам принадлежит. По известным причинам имя переводчика,

принадлежащего к касте париев, должно оставаться неизвестным; но, посвятив

вам мой труд, самая эта таинственность имеет для меня что-то приятное. Мне

кажется, что без этой примеси моей личности приношение мое будет полнее5.

<...>

М. А. Бриген. Курган, 7 сентября [1845]

<...> При этом письме посылаю вам, мое дорогое дитя, ответ вашего

любимого поэта на мое письмо6. Пусть оно заменит свадебный подарок. Прошу

вас сохранить его как воспоминание о столь памятном времени для вас лично, для

меня, для всего нашего семейства. Это документ, значение которого вы в

состоянии оценить, и я уверен, что вы прочтете его с удовольствием. В нем

полностью проявляется доброе сердце и прекрасная душа Жуковского. Я не

вдаюсь в подробности по поводу этого письма, вы прочтете его и сможете сами

судить.

Я получил от царя разрешение на публикацию моего Кесаря, но с

условием, что в заглавии труда не будет указано мое имя. Это ограничение мне

приятно, т. к. я чувствую себя столь ничтожным с этим колоссом античности, что

с готовностью воспользуюсь этим предписанием, чтобы отойти в тень.

Жуковский занят переводом "Одиссеи", прислать которую он мне обещал так же,

как и прочие свои сочинения7. Я ему напишу завтра и сообщу также о вас, моя

дорогая дочь. Но лишь чрез две недели пошлю, согласно его распоряжению,

рукопись тома моего Кесаря генералу Дубельту. <...>

M. A. Tуманской. Курган, 30 ноября 1845

<...> Я был уверен, что письмо Жуковского вызовет те чувства, которые

вы выражаете по этому поводу. Я очень рад, что смог выразить также мою

нежность к вам, посылая его письмо и мое уважение к тому, кого люблю и

почитаю всем своим сердцем. <...>

Второй том моего Кесаря уже закончен, а работа, которой я займусь, еще

не определена. Возможно, это будет Саллюстий. Я жду, что мне скажет Василий

Андреевич8, и тогда мы посмотрим. <...>

В. А. Жуковскому. Курган, 22 августа 1847

<...> При последнем письме вашем получил я вовсе неожиданно 141 р.

сер. и догадался только по подписи на адресе, что деньги присланы вами.

Благодарю вас, добрейший Василий Андреевич, за это вспомоществование и

скажу от искреннего сердца, что, по уважению и приверженности моей к вам,

чувство быть вам обязану благодарностью, которое по гордости нашей всегда

более или менее отяготительно, для меня же не только не отяготительно, но имеет

особенную приятность. Великий чародей и отгадчик Тацит, так разительно

знавший все таинственные проделки, скрывающиеся в этом маленьком уголке,

называемом человеческое сердце, сказал, что человеку свойственно ненавидеть

того, кто обидел. По закону существенной противоположности, или, говоря

языком Шеллинга, по закону поляризации, можно столь же справедливо сказать,

что человеку свойственно любить, кому он делает добро. Признав это за истину