себе объяснить не умеешь; тем более что он не подал мне никакого повода к тому.

Он ласкал меня, как ребенка, и более ничего. Но вот он уехал в Россию; я

осталась и чувствовала, что остаюсь одна, без него.
– - Шесть лет прошло с тех

пор, и шесть лет не могли изгладить из души моей этой мысли.
– - Я чувствовала

сама всю странность моих чувств. Я старалась уверять себя, что это наконец

смешно, потому что совсем невозможно. И мой разум был совершенно согласен с

тем, но сердце говорило другое, даже и не сердце, но (опять повторяю) что-то

такое непостижимое для меня самой, как будто какое-то предназначение свыше,

которое раз, но ясно сказало мне: "Ты должна быть его". Шесть лет боролась я

всеми силами души моей против этой мысли, которая часто представлялась мне

каким-то искушением.
– - Не раз, сидя одна, я силилась вслух повторять самой

себе: "Нет! Нет! Нет! Это невозможно". Но вместе с звуком слов моих разлеталась

и уверенность в невозможности надежд моих. Наконец в 1840 году Жуковский

снова приехал за границу с государем цесаревичем. Один слух о том, что он будет

к нам, потряс меня до глубины души.
– - Я ожидала от этого приезда решения

судьбы моей. Наконец он был у нас. Мне было тогда 18 лет; но он по-прежнему

ласкал меня, как дитя: он дарил мне конфекты. Между тем в это посещение он

сказал отцу моему: "Знаешь, что я думаю? Мне кажется, что я был бы счастлив,

если бы дочь твоя была мне женою!"2 Эти слова так удивили отца моего, что он

принял это почти за неуместную шутку и потому сухо отвечал: "Какая странность

так думать о ребенке!" На это Жуковский замолчал. Я об этом ничего не знала. С

тем мы опять расстались. Теперь только я почувствовала, что борьба моя с собою

кончилась. Я была побеждена моею мыслию. Одно чувство наполняло меня

теперь, это то, что дума моя принадлежит ему навеки, хотя бы то навсегда

осталось ему неизвестным. Во мне поселилось убеждение, что мне суждено или

жить с ним, или умереть. Я видела в этом задачу моей жизни, мое назначение на

земле, без осуществления которого мне не оставалось ничего более на этом свете.

Внутренняя борьба моя не могла более скрываться от внимания моих родителей,

и я должна была сознаться в своих чувствах перед моею матерью. Ее добрые

советы и наставления немного помогли моему положению. Ей удалось только

убедить меня в невозможности исполнения моих мечтаний. С тех пор я стала

жить надеждою на соединение души моей с его душою в вечности. Часто, глядя

на небо, говорила я самой себе: моя душа живет уже с ним там! Но вот прошло

несколько месяцев, и Жуковский снова посетил нас. Его приняли и на этот раз как

старого друга нашего семейства. Раз вечером, как обыкновенно часто случалось,

попросил он меня принести ему перо и чернила. Это было в сумерках, и я

уверена, что только вечерний полумрак позволил ему произнести при этом

никогда мною не ожиданные от него слова: "Хочу ли я быть его женою?" Но тут

же, как бы испугавшись сам, он прибавил: "Однако не отвечайте мне тотчас ни да,

ни нет; потому что это такой важный шаг, что об этом надо сперва крепко

подумать". Каково же было его удивление, когда я тут же отвечала ему, что мне

нечего было думать, что эта дума росла во мне шесть лет и созрела до того, что во

мне давно уже на этот счет живет одно только: да. Здесь он позвал отца моего, и

он возложил на нас обоих свою единственную руку3. Мы были обручены. Вслед

за тем Жуковский уехал в Петербург и целую зиму пробыл там. Но здесь начались

его письма ко мне, и что это за письма! В них-то излилась душа его вполне, как

она есть!

Комментарии

Елизавета Алексеевна Жуковская, урожд. Э. фон Рейтерн (1821--1856), --

жена В. А. Жуковского, дочь его близкого друга, художника, офицера русской

службы Герхардта (Евграфа Романовича) фон Рейтерна. В 1826--1827 гг.

Жуковский близко подружился с Рейтерном и его семьей. Свою будущую жену,

Элизабет фон Рейтерн, Жуковский знал с ее детства. Их свадьба состоялась 21