порядком: капелла Сикстина, Микеланджело и Рафаэль были предметом их

разговора. Было что послушать мне, стоявшему здесь с напряженным вниманием.

Брюллов при этом случае рассказал, что в Риме сделал он для дюка тосканского в

альбом акварель-рисунок, изображающий Рафаэля, входящего в капеллу

Сикстину, когда на стене сделаны очерки Микеланджелом. Жуковский скоро

уехал. <...>

25 апреля. <...> Часа в два пошел я к Брюллову, застал его в рабочей

[комнате] на диване с "Пертской красавицей"11. Подсел я к нему с цигаркой, он

читал, а я слушал. Скоро пришел Жуковский с гр<афом> Виельгорским. Пришел

Шевченко, и Василий Андреевич вручил ему бумагу, заключающую в себе его

свободу и обеспечение прав гражданства. Приятно было видеть эту сцену12. <...>

27 апреля. Вчера поутру начал я копировать портрет Жуковского, до трех

часов. В три приехал Жуковский для сеанса, а я ушел гулять и обедать. <...>

Я продолжал портрет Жуковского. Подошел Брюллов и, глядя на мою

работу, сказал, что хуже этого ничего не писали: "Гадость, батюшка!" <...> 28 апреля. Сегодня поутру писал я у Брюллова, как пришедший Путята

известил нас, что наследник в Академии и, может быть, зайдет к Брюллову.

Точно, не прошло полчаса, как его высочество пожаловал к нам. Мы с Шевченком

приняли его, ко мне обратился он с восторгом о Брюллове, потом смотрел

большую картину, отзывался с похвалою. Рассмотрев все с большим вниманием,

спросил, можно ли пройти в другие комнаты. Пошли, увидел он портрет

Жуковского и был им чрезвычайно доволен. <...>

30 апреля. Вчера поутру, после девяти часов, пошел я к Брюллову писать

Жуковского. <...> В три часа приехал Жуковский. Я ушел обедать и в пять часов,

вместо класса, пошел доканчивать портретец, ан вышло не по-моему: два часа

бился я с сюртуком, и то напрасно. Сегодня только огляделся, что у меня все

наврано, и вот я снова перечертил все и, кажется, приладил как должно. Написал

одну руку, другую подготовил. Ох, как трудно копировать его, зато какая польза

подделываться под его правильную кисть. С его работы учимся смотреть на

натуру. В письме у него от начала до конца везде видна кисть, до самых мелких

подробностей. Этак не многие умеют читать и передавать натуру -- притом

изящество форм, грация естественная и характерность как в целом, так и в частях.

В портрете Жуковского высказан он совершенно. Вы видите дородного мужчину,

покойно сидящего в креслах, спиной облокотился он к стенке кресел. Голова,

несколько склонясь в правую сторону, наклонена вперед. Руки сложены так, что

кисти, покоясь выше колен (auf dem Fuss {на коленях (нем.).}), правая покрывая

левую, оставляют пальцы ее видными. В правой держит он перчатки13. Лицо

спокойное, взор устремленный внимательно, но кажется, занят внутренне. На

челе дума не тяжкая, но отрадная, успокоительная. Он весь, кажется, обдумывая

подвиг свой, покоится после понесенных трудов. В этой почтенной главе с

обнаженным челом созревали прекрасные его творения и надежные материалы

для воспитания царственного юноши. Свежесть и приятные черты лица

показывают, что жизнь его проходила без разрушительных бурь. Сильные страсти

слегка только касались его нежного сердца, но светлый разум и теплая вера

вскоре исцеляли язвы, ими нанесенные. Он жил и любил, но благородные и

возвышенные чувства не покидали его никогда. Изящное питало душу его, всегда

расположенную к добру. Художник выразил все это. Взгляните на эти уста -- они

беседуют с вами, они подают вам мудрый совет или произносят утешение, но вот

изрекли они два-три стиха: к портрету.

Воспоминание и я -- одно и то же,

Я -- образ, я -- мечта,

И становлюся я

Чем старе, тем моложе...

Чем старе становлюсь, тем я кажусь моложе...14

Взгляните теперь на эти прекрасные руки, эти белые нежные руки. Не

удивляйтесь -- их орудие было легкое перо, за которое брались они, отрываясь от

златострунной лиры. <...>

Комментарии

Аполлон Николаевич Мокрицкий (1810--1870) -- художник, ученик А. Г.