Шрифт:
отношения оставались неизвестными до Калиша. Еще в Леташевке кто-то из
сопостояльцев Скобелева и Жуковского принес из дежурства какие-то бумаги, на
которые нужно было отвечать. Ответ на одну из них почему-то затруднял автора.
Товарищи старались помочь ему, но все как-то не клеилось. Наконец спросили
мнения Жуковского, бывшего свидетелем толков о сущности приготовляемого
предписания, и он удовлетворил их. Через несколько дней войска выступили из
Леташевки, и Жуковский был уже единственным постояльцем у Скобелева и
затем спутником в переходах, помещая его в свой экипаж. На одном из первых
ночлегов, когда дежурство еще не вернулось, Скобелеву дали что-то написать; он
принес работу к себе, но, как ни старался, не мог ее выполнить; Жуковский
вызвался написать вместо него, и бумага совершенно удовлетворила
Коновницына и Кутузова: это был первый литературный опыт Скобелева.
Коновницын обратил на него внимание и уже на каждом переходе давал ему
постепенно более и более важную по сему предмету работу; Жуковский исполнял
ее, как он впоследствии говорил Бологовскому, для развлечения от скуки. Под
Вязьмой Коновницын в первый раз поручил Скобелеву написать коротенький
приказ, который изумил всех своим слогом и ясностью, отличавшими его от всех
прочих, выходивших из дежурства. Под Красным одна из изготовленных бумаг,
поднесенных Кутузову для подписи, так ему понравилась, что он спросил
Коновницына: "Откуда, душа моя, ты взял такого златоуста?" Коновницын
отвечал, что это Скобелев, присовокупив: "Тот самый, которого княгиня прислала
при письме к вашей светлости". По словам Бологовского, и в особенности
Маевского и Данилевского, Коновницын уже знал тогда, что пишет не Скобелев,
а Жуковский, но хотел польстить князю. Как бы то ни было, но на сказанные
слова Коновницыным Кутузов ответил: "Познакомь меня с этим златоустом"3.
Скобелев был тотчас представлен, обласкан, осыпан наградами и после того в
Копысе в первый раз получил уже устное приказание написать проект какой-то
бумаги, который он и представил через несколько часов. Кутузов, выслушав
написанное, при Коновницыне и Кайсарове, принял вид чрезвычайно
недовольный и, обратившись к Скобелеву, гневно сказал ему: "В другой раз не
теряй времени на проекты и пиши прямо набело и представляй к подписи" -- и
затем присовокупил, отнесясь к Коновницыну: "Ты береги этот клад". При этом и
Кайсаров нашел удобным заметить князю, что "так и княгиня его называет".
От Копыса до Вильны написано было несколько бумаг, не имевших
особенного значения, но в Вильне Кутузов по нескольку раз в день призывал
Скобелева и задавал ему темы, которых тот положительно не понимал и всякий
раз испрашивал дозволения у фельдмаршала записывать то, что приказывалось,
на что и получал с похвалой дозволение. В Вильне были написаны: донесение
государю, приказ по армии, -- но в особенности интересны сношения Кутузова с
Платовым, относительно пожертвования отбитого церковного серебра в пользу
церкви; сношения с митрополитом и пр. Замечательно, что эти истинно
патриотические факты не нашли места в истории г. Богдановича4, хотя они есть у
Данилевского и пр.
Наконец последовала разгадка литературного достоинства Скобелева. В
Вильне, по зачислении части московского ополчения в полки, остальная вместе с
начальником оного графом Марковым получила повеление возвратиться на
родину, а армия двинулась за границу. Скобелев, уже полковник, увешанный
орденами и осыпанный денежными наградами и почестями, должен был
расстаться с скромным Жуковским.
До Калиша не приходилось писать ничего имеющего сериозное значение.
Кутузов приказал не затруднять Скобелева: он берег этого "златоуста", этот
"клад" для важных дел. Они скоро представились: вступление пруссаков в союз с
нами потребовало громкого приказа по армии -- с примесью политических
воззрений. Кутузов призвал Скобелева, велел ему сесть и записать главные темы,
долженствовавшие быть обработанными для приказа. Отпустя "златоуста",
фельдмаршал прибавил: "Смотри, брат, это первый приказ, который Европа
переведет на свой язык; не ударь же нас лицом в грязь, напиши с вечера, а поутру