просмотри, да пораньше и пришли ко мне". Скобелев исполнил, а когда принялся

читать собственное свое сочинение, то Кутузова начало, как говорится,

передергивать, но он выдержал, не желая оскорбить гения, и, напротив, очень

милостиво заметил, что, вероятно, в первом заграничном городе он погулял с

товарищами, и затем, сделав кое-какие замечания относительно изложения,

совершенно противного тому смыслу, который он поручил выразить,

присовокупил: "Поди-ка отдохни хорошенько, да исправь и принеси -- если

успеешь, то после обеда, а нет -- то непременно вечером: завтра рано надо

разослать приказ сегодняшним числом".

Самонадеянность Скобелева была так велика, что он, не дождавшись

вечера, принес приказ тотчас после обеда, когда от фельдмаршала не все еще

разошлись. При слушании приказа на лице Кутузова изображалось гневное

нетерпение; некоторые из присутствующих, не знавшие прежнего автора,

писавшего под псевдонимом Скобелева, удивлялись, другие, которые знали или

по крайней мере подозревали тайну, но хранили молчание, конечно, потому, что

"златоуст" был рекомендован княгиней, улыбались, посматривая друг на друга.

Кутузов довольно грозно сказал Скобелеву, что он забыл, что ему приказано было

отдохнуть и принести приказ вечером с теми поправками, которые замечены,

велел ему идти и исполнить это к восьми часам.

Когда Скобелев вышел, Кутузов продолжал разговор о нем, причем мало-

помалу начали говорить ему о ходивших слухах, что будто бы все прежние

бумаги, так нравившиеся Кутузову, писал живший вместе с Скобелевым

Жуковский и пр. Фельдмаршал тотчас послал за Скобелевым и с свойственною

ему сдержанностью ласково спросил, правда ли то, что ему рассказывают.

Скобелев не решился запираться и признался во всем, испрашивая прощения.

Откровенность Скобелева понравилась князю; улыбаясь, он заметил только, что,

"значит, не ты златоуст, а Жуковский, а тебя чуть ли не много назвать и

медноустом. Ступай, братец, извини только за поклеп мой, что ты ночью

подкутил. За одно тобою недоволен, что ты прежде не сказал мне, что златоуст-то

твой товарищ; мы бы его не упустили". Данилевский прибавляет, что будто

послан был фельдъегерь в Вильну с письмом к графу Маркову, которому

поручалось предложить Жуковскому прибыть в главную квартиру, но его уже не

застали в Вильне, а вскоре затем умер и фельдмаршал. Этого последнего

обстоятельства А. И. Данилевский не внес почему-то в записку, озаглавленную

им "Собственно для меня"5. Относительно же проекта приказа, написанного

Скобелевым, Данилевский утверждал, что приказ этот находится у него, и не раз

обещал (1840--1845) показать его мне и еще кое-кому из своих знакомых. По

смерти Данилевского были назначены несколько лиц для разобрания его бумаг,

не знаю, попал ли и этот приказ в архив в числе исторических материалов или

остался без внимания. Данилевский в описываемый момент находился при

главной квартире, в распоряжении Толя, и отданный приказ был переписан у

него.

Вслед за вышеприведенным случаем Скобелев и исправлявший должность

генерал-аудитора Маевский получили полки, и так как они были отлично храбрые

штаб-офицеры, то и не замедлили получить Георгиевские кресты и доставить

полкам своим знаки отличия. Можно полагать, что с того времени желание

сделаться литератором запало в голову Скобелева. Независимо служебных его

сношений, в которых всегда искал блеснуть, он начал издавать "Чтение для

солдат", состоявшее из различных рассказов, которые предписано было по

вечерам читать в ротах. Однажды, приехав на выход во дворец, Скобелев

остановился перед двумя очень красивыми унтер-офицерами, стоявшими на

часах, и начал их расхваливать генерал-адъютанту П. Н. Ушакову, начальнику

гвардейской пехоты. Здесь между многими случились Бологовский и брат мой. На

вопрос Скобелева, читают ли они солдатские рассказы6, унтер-офицер отвечал

утвердительно; затем он спросил, нравятся ли им эти рассказы. Часовой молчал.

Тогда Павел Николаевич Ушаков приказал ему отвечать на вопрос. Унтер-