Шрифт:
— Это ты виноват! Ты! Сам малодушно согласился с Тетеркиной, чтобы концерт вести, а теперь на меня все, да? Ишь какой хитрый! Всегда в вашем звене такая манера, все на других сваливать любите!
Насчет всего звена я, конечно, сказал зря. Но все равно — остановиться я уже не мог. А Толя, конечно, обиделся за свое звено:
— Ох ты, уж и сваливаем!
— А нет?
— Кто сваливает? Кто сваливает?
— Кто?! — меня подхватило и понесло какое-то непонятное течение, я открыл рот и выпалил:
Голова болит у Коли, Васюков оставлен в школе, Надя дремлет на кровати, Занят Красиков катком,— И одни Сережа с Катей Собирали металлолом!Это полагалось петь, но я не спел, а прокричал скороговоркой. Прокричал, и чуть язык себе не откусил: эти маленькие песенки-частушки мы придумали с Толей и хотели устроить ребятам сюрприз — исполнить на перемене. Вот тебе и сюрприз! Толя должен был презирать меня за это. Но Толя... Толя тоже не мог остановиться:
— Скажите, ему наше звено не нравится! Если хочешь знать, ваше звено хуже нашего! У вас одна Торошина чего стоит!
И он тоже запел частушку из тех самых, которые мы с ним вдвоем придумали:
Торошина Даша И поет и пляшет, Но забыла про присядку, Когда надо на зарядку,— — Не могу я,— говорит,— У меня нога болит!Ну, уж тут я дал себе волю:
— Ах, так?! Ну, ладно!
А у вас у Фомина Вечно песенка одна: «Я учиться не хочу, На Луну я полечу, А в истории Луна Вовсе не отражена!»Толя сорвал с себя наклеенный нос и тоже мне — частушку! А я ему — ответ! В общем, когда мы кончили, раздались, как говорит папа, аплодисменты, переходящие в овацию.
После концерта Тетеркина вручила нам первый елочный приз за лучшее исполнение роли. Коробку шоколадных конфет.
— Зря вы держали все в секрете,— сказала она обиженно.— Уж меня-то, как председателя, могли поставить в известность.
И никто не поверил, что мы нечаянно. А конфеты мы съели. Хотели отказаться, но уж очень они были вкусные.
По средам в интернате уборщицы выходные, и все моют сами ребята: комнаты, оба зала и коридоры. В этот раз в коридоре первого этажа дежурил Кешка Филиппов. Мыть полы ему нравилось. Проведешь мокрой тряпкой по грязному, натоптанному месту — пыль смывается. Протрешь еще разок —доски заблестят, посвежеют, а вытрешь насухо— прямо загляденье! По таким доскам не ходить, а скользить хочется. Как на катке. У Кешки от удовольствия настроение поднялось.
Подошла сзади Аня из Кешкиного класса и попросила тихонько:
— Кешк, я пройду, а?
Кешка выпрямился. Совестно такому деликатному человеку нагрубить. Голос у Ани ровный, негромкий, глаза спокойные, косы лежат аккуратно и не вызывают
желания дернуть их как следует. Словом,— не придерешься. Да и дежурная она тоже, как и Кешка. И на кухню она идет не просто так, а по делу, но Кешке все равно жалко свеженьких, только что отмытых досок, и он согласился без особенной охоты:
— Ладно уж. Иди. Только больше не пущу.
Дня сказала спасибо и пошла на цыпочках. На влажных досках остались отметинки — матовые пятнышки. Кешка посмотрел-посмотрел и стер их мокрой тряпкой. Ч"ски опять засверкали. Кешка намочил тряпку и перешел па новое место. В это время в дальнем конце кори-пира опять появилась Аня. Она несла тарелку и двигалась очень осторожно.
— Слушай,— сердито сказал Кешка,— ты больше не ходи.
Аня посмотрела на его круглую, раскрасневшуюся физиономию, на хохолок, взмокший от усердия, и ей стало его жалко: в самом деле, старается человек, а тут ходит, мешают. Аня ответила миролюбиво:
— Так разве я для своего удовольствия? Понимаешь, голь кончилась. Это же всем нужно... А то щи выйдут несоленые...
— Ты же уж один раз прошла!
— А если мне еще раз нужно? Завхоза почему-то нету, а он на втором этаже живет!
Кешка шмыгнул носом и задумался.
— По другой лестнице иди!—решил он, наконец.— А то вытирай тут за каждым!
Минут через пять Аня снова вышла из кухни. Пошла она, конечно, по другой лестнице. Но завхозова комната была заперта. Напротив дверей под фикусом сидела