Речь перешла на евреев, и министр пожелал узнать, почему имя Мейер так часто встречается у них.

«Это имя немецкого происхождения и в Вестфалии означает «земледелец», а евреи прежде никогда не владели землей».

– Прошу извинения, ваше сиятельство, – возразил я, – это имя еврейского происхождения. Оно уже встречается в Ветхом Завете и в Талмуде и значит, собственно, Мейр, находящийся в связи с блеском, светом, так что оно значит «освещенный», «блестящий», «испускающий лучи».

«Вот и имя Кон очень обыкновенно между ними, – спросил потом шеф, – что может оно значить?

Я ответил, что оно означает «священник» и прежде писалось Коген; из Когена образовалось Кон, Кун, Коган, Кан, а Кон и Кан иногда превращаются теперь в Ган». Последнее замечание вызвало смех.

– Да, – продолжал министр, – я того мнения, что они могли бы улучшиться путем скрещивания. Результаты этого вовсе не дурны. Он назвал несколько дворянских домов и прибавил: «Все это очень умные и милые люди». Потом он закончил следующим размышлением, выпустив среднюю посылку, которая, вероятно, указывала на случай браков знатных христианок, дочерей немецких баронов, с богатыми или даровитыми евреями. «Впрочем, гораздо лучше обратное, когда христианин немецкой крови женится на еврейке. Деньги точно также приходят в обращение, и получается недурная раса. Я не знаю, что я мог бы в этом отношении посоветовать моим сыновьям».

Весь вечер работал. Румыны находятся, по-видимому, в большом затруднении, но державы не помогут им. Англия и Австрия по меньшей мере равнодушны к ним; Порта не убеждена, что соединенные княжества не принесут ей вреда; Франция стоит вне вопроса; император Александр относится доброжелательно к князю Карлу, но все-таки не вмешается в его дела. От Германии, не имеющей никаких жизненных интересов в Румынии, также нельзя ожидать какого-либо шага в этом направлении. Поэтому, если князь не сумеет сам выйти из затруднения, он хорошо сделает, если откажется от престола, не дожидаясь того, чтобы его вынудили к этому. По-видимому, Бейст тою депешею, которою он отвечал на указание о предстоящем соединении немецкого юга с севером, вступил в новый фазис своих политических воззрений, и весьма возможно, что при нем разовьется и укрепится благоприятное отношение между обеими вновь образовавшимися державами – Германией и Австро-Венгрией.

Шеф в половине одиннадцатого сошел вниз к чаю, за которым присутствовал и граф Билль Бисмарк. Абекен вернулся от двора и привез известие, что крепость Перон с гарнизоном в три тысячи человек капитулировала. Шеф, рассматривавший в это время «Illustrirte-Zeitung», вздохнул и проговорил:

– Опять три тысячи человек! Если бы по крайней мере можно было коменданта утопить в Сене ввиду того, что он нарушил свое честное слово.

Это дает толчок к разговору о множестве пленных в Германии, и Гольштейн думает, что было бы весьма полезно отдать их внаем Струсбергу для постройки железных дорог.

– Лучше было бы, – говорит шеф, – если бы русский император согласился поселить их в виде военных колоний за Кавказом. Говорят, это прекрасные страны. Для нас такие массы пленных составят серьезное затруднение после мира. Пожалуй, только у них в этом случае будет армия, уже успевшая отдохнуть; пожалуй, только и возможно будет отдать их Наполеону. Ему нужны двести тысяч преторианцев, если он захочет держаться.

– Разве он действительно думает вернуться к управлению? – спрашивает Гольштейн.

– И очень, – возражает шеф, – как нельзя более, в самой невероятной степени. Он думает об этом дни и ночи, и особа, находящаяся в Англии, так же.

Под конец рассказывают историю, случившуюся в Шпандау, где люди, принадлежащие к английскому посольству, перед тем местом, где находятся французские пленные, оказали неповиновение и даже насилие, что привело к неприятным для них последствиям.

Среда, 11-го января . Погода менее туманная. Холод умеренный. Ночью происходила сильная пальба. Утром и большую часть дня слышался сильнейший рев тяжелых орудий с нашей стороны, кажется, из новых батарей, из которых одна находится между Сен-Клу и Медоном. Несколько раз я насчитывал в течение одной минуты до двадцати выстрелов. Впрочем, в это число могло входить и эхо. Министр встал задолго до девяти часов. Утром были отправлены телеграммы об обстреливании Парижа и сражении при Лемансе и написаны две статьи, в одной из которых заключалась защита Бейста против упрека, будто он играет в двойную игру, поднятого газетой «Vaterland» в Вене вследствие сравнения его депеши к Вимпфену со статьями официозных газет, враждебных Пруссии. Ходят слухи, что Клеман Дювернуа, прежний министр Наполеона, прибудет сюда, чтобы вести переговоры о мире от имени императрицы. Эта последняя согласна в принципе на уступку областей в требуемых нами границах, на уплату военных издержек и на оккупацию известных частей Франции нашими войсками до времени уплаты этих издержек и обещает не входить в переговоры о мире ни с какою другою державою, кроме Германии. Дювернуа полагает, что, хотя она не популярна, однако может выказать энергию и, как законная правительница, заслуживает большого уважения и представляет большую для нас обеспеченность, чем какое-нибудь лицо, выбранное представительством страны и зависящее от него. Примут ли его, если оно явится? Быть может, для того чтобы правители Парижа и Бордо узнали об этом и с своей стороны решились на уступки. После трех часов я с нашего обсервационного пункта на крыше дачи, между Севром и Вилль-д’Аврэ, наблюдал за бомбардировкой. Оттуда ясно видны отблески выстрелов французских батарей на железнодорожном мосту. Домой вернулся по лесной тропинке, которая ведет сперва налево от долины Вилль-д’Аврэ и доводит до замерзшего пруда. Недалеко от последнего, где она опять спускается под гору, выпрыгнули из своего снегового логовища пять серн.

Во время обеда, как это теперь у нас в обычае, говорили преимущественно о бомбардировке и вспоминали при этом, что в Париже – пожар. Шеф сказал, когда кто-то ему заметил, что ясно видны густые столбы дыма: «Этого еще недостаточно. Пускай сперва здесь запахнет. Во время пожара Гамбурга запах был на пять миль кругом».

Затем шла речь об оппозиции патриотов в баварской палате против Версальского договора, и канцлер высказал:

«Мне хотелось бы быть там и говорить с ними. По всем вероятиям, они сбились с пути и не могут теперь двинуться ни взад ни вперед. Я бы их вывел на настоящую дорогу, но я теперь и здесь нужен».

Затем пошла речь о различных приключениях на охоте и между прочим об одном случае, когда Гольштейн, будучи в России, необдуманным выстрелом с девяноста шагов испугал медведя, с которым шеф обменивался взглядами на расстоянии двадцати шагов. «Тем не менее, – продолжал он, – я еще нашел возможность так больно ранить медведя остроконечной пулей, что его вскоре нашли мертвым на небольшом расстоянии от этого места».

Четверг, 12-го января. Рано утром, около семи часов, я ездил с Вольманном и Мак-Лином в Вилль-д’Аврэ, но мы ничего не видали по причине тумана. Теперь у нас восемь градусов холода. Около полудня прояснило, и опять пошла сильная канонада.