Суббота, 12-го ноября. Утро ясное. Военная музыка играла сегодня в честь канцлера. После меня позвали к нему за получением приказаний. Я собираю сведения о прошлом Клюзерэ, старого солдата революции, которому поручено организовать военные силы возникающей теперь южной лиги, и свожу счет французским пленным, попавшим в наши руки после сдачи Меца.

Уже около 14 000 человек сдалось нам в Шлетштаде, форте Мортье, Нюбризахе, Ле-Бурже, Монтро, Вердене и после разных мелких стычек. Их всех уже препроводили в Германию.

За завтраком появился недавно приехавший Вольманн. За обедом у нас присутствовал в качестве гостя доктор Лауер. Подавали, между прочим, копченых мурен, померанских гусей, изобретение Бухера, который, в свою очередь, получил их в виде дружеского подарка от Родбертуса; потом магдебургскую кислую капусту и лейпцигских жаворонков – тоже все, разумеется, гостинцы из отечества. За рыбой вызвали из-за стола министра. Он вышел через зал и через дверь, ведущую на лужайку во дворе, вернулся в столовую, сопровождаемый офицером с бородой в прусском мундире. Через столовую они прошли в зал. Утверждают, что этот офицер – великий герцог Баденский. Спустя минут десять министр опять присоединился к нам. Зашел разговор о прежнем министре Арниме-Бойценбурге. Канцлер сказал, что знал его в Аахене и характеризовал его как человека светского, любезного, но не способного ни к какой упорной и энергической деятельности. «Это гуттаперчевый мячик, – характеризовал он его, – он подпрыгнет раз, другой, третий, но с каждым разом все слабее, наконец совсем остановится. Сперва поддерживает он одно мнение, но ослабляет его собственными возражениями; против прежних возражений у него являются новые аргументы, пока наконец он не побьет самого себя вконец». Дельбрюк хвалил своего зятя, считая его человеком образованным, талантливым, но пассивным, лишенным инициативы. «Да, – подтвердил канцлер, – в нем мало перцу. Потом прибавил: – Вообще у него хорошая голова; но донесения его – сегодня одно, завтра другое, часто в один и тот же день два противоположных сообщения – на него положиться невозможно». С вопроса о недостатке честолюбия в Арниме разговор перешел на ордена и чины. При этом Абекен, большой знаток и любитель по этой части, все время молчавший с сосредоточенным видом, опустив «очи долу» и лишь изредка украдкой взглядывавший на министра, принял живое участие в общей беседе.

«Первый орден, который я получил, – рассказывал министр, – была медаль за спасение погибавших. Мне дали ее за то, что я вытащил из воды лакея. Чин превосходительства получил только в Кенигсберге в 1861 году, – продолжал он. – Во Франкфурте я был, конечно, превосходительством, но превосходительством германского союза, а не прусским. Немецкие князья решили тогда, что всякий посол бундестага должен носить титул превосходительства. Впрочем, я и не хлопотал особенно о чинах, не придавал им особенного значения – я и без того был достаточно высокопоставленным лицом».

После обеда закончил статью для Л. и приготовил другую к печати.

Воскресенье, 13-го ноября. Министр сегодня встал необыкновенно поздно и не пошел в церковь. Как кажется, он не в духе еще со вчерашнего вечера. Закончив обычные утренние занятия, я отправился в la Celle Saint-Cloud, где занимал форпост Г. с своим первым лейтенантом, на тот пункт, откуда виден Мон-Валерьян, который мы тщетно разыскивали в прошлый раз. При этом мне приходилось делать обходы и избегать просветов между деревьями, так как меня могли заметить из форта, и уже по этому направлению стреляли оттуда несколько раз.

Форт отсюда сквозь зеленую пелену леса представляет собой очень грозный вид. Среди лагеря и бивуака ружья в козлах, новые деревянные бараки, как громадные собачьи конуры, выглядывают из-за стволов деревьев, дальше белеют палатки, и повсюду непролазная грязь.

Около красивого, окруженного зеленью домика, к которому вел мостик из оконных ставней и досок для перехода через грязь, я встретил первого лейтенанта Кр., который провел меня к Г. Последний жил в квартире, о которой он пламенно мечтал еще три месяца назад, вместе с двумя офицерами, из которых младший выказал громадный талант в Шенэ, канканируя за даму, и с военным врачом. Общество жило в тоске императрицы, и я застал их в комнате направо от входа за обедом, причем мне Г. сказал, что они уже несколько недель не знают другой животной пищи, кроме баранины. Перед домом стоят в пирамидах ружья 6-й роты 46-го полка, а рядом, на выломанных дверях и ставнях, разложили солдаты свои вещи, чтобы не пачкать их в грязи. Двери, из которых сделан помост через грязь, местами позолочены. Большая зала полна солдатами польского происхождения: они лежат на соломе и курят отвратительный табак. Первый лейтенант Г. ожидал меня, стоя перед софой в комнате.

Сегодня он для себя сделал неприятное открытие.

Местность оказалась не вполне безопасной от неприятельских выстрелов. Мон-Валерьян посылает свои снаряды по направлению к Лувесьену как раз через тот холм, на котором стоит киоск Евгении; было положительным чудом, что французы не послали в него до сих пор ни одной гранаты. Пока мы сидели за бутылкой, было сделано два выстрела с форта. Встав из-за стола, Г. повел нас на обсервационный пункт аванпоста среди высоких каштановых деревьев. Отсюда проклятый «Baldrian», находившийся по ту сторону лесистого спуска, виден простым глазом до такой степени ясно, что можно сосчитать все в больших зданиях. Над Парижем стоит черное облако дыма – не пожар ли там? Нам советуют быть осторожнее. Мы должны, по возможности, прятаться за стволами деревьев, а через открытые места переходить по выкопанным ровикам. Нам сообщают, что передовые роты наши стоят внизу по опушке леса, шагов на 800 впереди нас, а за ними – вторая цепь часовых. Киоск страстно ждет начала бомбардировки и не понимает, почему она не начата до сих пор; по мнению его обитателей, тут замешивается влияние женщин. Я опасаюсь, что киоск прав.

Час спустя я отправился назад; начинало уже смеркаться, а потому мне сообщен был сегодняшний пропуск – Fressbeutel – Berlin. Вчерашний пропуск был – Erbswurst. Paris. Дурацкий казус! По дороге в деревню попался мне мушкетер, сопровождавший пленного улана. Отсюда до rue de Provence расстояние около мили, я прошел с небольшим за час.

Канцлер отведал сегодня с нами только супа и рагу, а потом, в генеральской форме, каске и орденах отправился к королевскому столу. Вечером же он хотел еще послать опровержение неверного сообщения одной южногерманской газеты о том, что граф Арним возвратился уже из своей поездки в Рим в главную квартиру.

Третьего дня я занес в памятную книжку образчик французских ругательств против нас. Сегодня в газетах встретил я ряд примеров лживости их сообщений о нынешней войне. Кто-то подвел общую цифру наших потерь в текущей войне по французским источникам и прислал в газету «Post». Просто не веришь своим глазам, читая о тех чудесах, которые натворили в рядах наших войск Шасспо и митральезы. По этим данным мы с начала войны до конца октября потеряли ни больше ни меньше как около двух миллионов солдат. Среди убитых немало знаменитостей. Принц Альбрехт, принц Карл, принц Фридрих Карл и наследный принц Прусский – все погибли уже кто от пули, кто от болезней. Тресков умер, Мольтке уже погребен. Даже принц Нассауский погиб геройской смертью за отечество, хотя он вовсе не принимал участия в кампании. Союзный канцлер погиб под пулями или под ударами сабель в тот момент, когда он пытался остановить обратившихся в бегство баварцев. Наконец, король, мучимый угрызениями совести за свою попытку перенести войну на священную почву Франции, сошел с ума. Читая эту беспутную ложь, невольно припоминаешь плохой каламбур Л., и хочется назвать «Moniteur» menteur’ом.