Шеф рассказал потом, что часовой у его дверей, поляк, накануне вечером не хотел впустить его в дом; только когда он заговорил с ним по-польски, тот переменил свое намерение.

– И в лазарете тоже, – прибавил он, – я пробовал несколько дней назад говорить с польскими солдатами, и видно было, как им приятно, что генерал говорит с ними на их родном языке. К сожалению, много-то сказать я не мог и скоро должен был отказаться от этого. Пожалуй, было бы полезно, если бы военачальник мог обращаться к ним на их языке.

– Бисмарк, вы опять возвращаетесь к тому, что уже мне несколько раз говорили, – перебил его наследный принц, смеясь. – Нет, я не могу и не хочу больше учиться.

– Но ведь они – хорошие солдаты и честные люди, ваше высочество, – возразил канцлер. – Враждебно настроена против нас только большая часть духовенства и дворянства с их приближенными. Там дворянин, у которого ничего нет, прокармливает множество разной челяди, составляющей его дружину и в то же время исправляющей должность слуг, старост, писцов и т. п. Когда он взбунтуется, они становятся на его сторону, в том числе и его поденщики (коморники). Свободные крестьяне не присоединяются к ним, даже если их подстрекают к тому ксендзы.

– Мы видали пример того в Познани, откуда пришлось вывести польские полки за слишком жестокое обращение с сельским населением. Я помню один базарный день недалеко от наших мест в Померании, куда съехалось много кашубов. За какой-то продажей произошел спор из-за того, что немец назвал кашуба поляком и потому не хотел продать ему коровы. Последний этим очень обиделся. «Ты говоришь – я поляк; нет, я такой же пруссак, как и ты», – ответил он, и из этого вышла порядочная драка, потому что в дело вмешались другие немцы и поляки».

В связи с этим канцлер прибавил, что «великий курфюрст [21] говорил по-польски так же хорошо, как и по-немецки; следовавшие за ними короли тоже понимали польский язык. «Только Фридрих Великий отстал от этого; впрочем, он и по-немецки говорил хуже, чем по-французски».

– Все это очень возможно, но я по-польски учиться не буду; пусть они уже учатся по-немецки, – закончил наследный принц рассуждение об этом предмете.

Когда были поданы тонкие блюда, наследный принц заметил:

«Однако здесь у вас все очень роскошно. Все служащие в вашей канцелярии смотрятся очень сытыми, кроме Бухера, который еще недавно у вас.

– Да, – ответил канцлер, – и это все подарки; это уже удел иностранного министерства получать приношения рейнвейнами, паштетами, шпигованными гусями и страсбургскими пирогами. Эти добрые люди непременно хотят, чтобы у них был жирный канцлер.

Наследный принц заговорил потом о шифрировании и дешифрировании и спросил – трудно ли это. Министр объяснил ему секрет этого искусства и прибавил: «Если вы хотите, например, шифрировать слово «aber», вы пишете цифрами «Abeken» и потом ставите знак «зачеркнуть два последние слога»; затем пишете шифр «Berlin» и заставляете зачеркнуть последний слог. Тогда у вас является слово «aber».

Под конец, за десертом, наследный принц вынул из кармана коротенькую фарфоровую трубку с орлом и закурил ее, а все остальные закурили сигары.

После обеда наследный принц и министр с советниками отправились в гостиную пить кофе. Через несколько времени меня и секретарей Абекен вызвал из канцелярии: шеф хотел формально представить нас будущему императору. Нам пришлось подождать около четверти часа, потому что канцлер был занят серьезным разговором с наследным принцем. Высокий гость стоял в эту минуту между пианино m-me Жессе и окном; шеф что-то тихо говорил ему с опущенными глазами; а принц слушал с серьезным, почти мрачным выражением лица. Представление прежде всего началось с Вольманна, которому наследный принц сказал, между прочим, что он знаком с его почерком. Потом был вызван я. Шеф назвал меня «доктор Буш, по делам прессы».

Наследный принц спросил: «Давно ли вы состоите на службе?»

«С февраля, ваше королевское высочество».

Шеф прибавил, что я саксонец, уроженец Дрездена.

Кронпринц сказал, что Дрезден – красивый город, и он всегда охотно бывал там; затем спросил у меня еще, чем я занимался прежде?

– Я редактировал «Grenzboten», – ответил я.

– Я часто читал эту газету; значит, я вас знаю, – заметил он.

– Кроме того, я много путешествовал, – прибавил я.

– Куда же? – спросил он.

– Я был в Америке и три раза на Востоке, – объяснил я.

– Вам там понравилось? Хотели ли вы опять в эти места?

– Да, ваше высочество, особенно в Египет.

– Это правда, но меня оттуда тянуло назад. Там красивые пейзажи, но немецкие луга и леса для меня приятнее.

Потом он говорил с Бланкартом, затем с Виллишем, и наконец, с Виром, который сообщил ему, между прочим, что он несколько лет занимался музыкой под руководством Маркса. По словам Вольманна, он был сперва учителем музыки, потом полицейским, в качестве которого выдвинулся при неудавшемся покушении Зефелоге на жизнь покойного короля, затем был телеграфистом в министерстве иностранных дел, и, наконец, когда телеграф там закрылся, сделался копиистом и шифрером.