Прямо отмечу, что Польшу и Финляндию мы не удержим, нам придётся их отдать…

Каледин резко вскочил из-за стола:

– Ваши Высокопревосходительства, я сейчас же вызову конвой и арестую Вас, как заговорщиков и смутьянов. Вы этого хотите?

И он, поочерёдно, перевёл взгляд на Брусилова, а затем – на Алексеева.

Но тот уже справился со своим волнением и спокойно ответил:

– Нет, Алексей Максимович, – этого я не хочу. Да Вам и не позволят этого сделать верные нам войска и силы.

Я же, осознавая всю ответственность за происходящее, обязан взять с Вас честное слово в том, что Вы… будете молчать. Эта информация есть тайна государственной важности. В противном случае – Вы просто не выйдете отсюда.

И с видимым сожалением, искренне, добавил:

– Да, Алексей Максимович, очень жаль, что Вы не с нами. Вы ещё прозреете и поймёте, что иного выбора у нас просто не остаётся. И Россия выше любой судьбы, даже самодержца. Тем более – столь ничтожного и несамостоятельного.

Постоял у окна, покачнулся с пятки на носок и как-то грустно и устало проговорил:

– Вы, Алексей Максимович, хороши для строя, для войны, а вот политик из Вас никудышний. За это Вы и поплатитесь, причём – жестоко, и лишь тогда вспомните мои слова. Жизнь откроет Вам глаза на всё происходящее, Алексей Максимович. Но что-либо переменить будет уже не в Вашей власти.

И уже официально:

– Я жду, генерал. Мне будет достаточно Вашего слова чести – и пожалуйста, хоть на все четыре стороны.

– Вынужден подчиниться обстоятельствам, Ваше Высокопревосходительство, – сквозь зубы процедил Каледин.

Полагаю, что моего слова Вам будет достаточно, господа заговорщики, что от меня никакой информации не выйдет, так скажем, во внешний мир.

– Честь имею, – с ударением произнёс он, – господа. А что касается Ваших угроз, Михаил Алексеевич, они Вас уничижают. У меня семь патронов в нагане, для разрешения ситуации – хватит лишь трёх…

Брусилов при этих словах даже пополотнел.

Каледин же, чуть кивнув головой, привычно подобрал левой рукой шашку и вышел из кабинета.

Алексеев и Брусилов долго молчали. Затем Брусилов тихо и спокойно сказал:

– Не волнуйтесь, Михаил Алексеевич, я знаю Каледина. Мы можем действовать так, как запланировали. Слово Каледина – надёжная гарантия того, что мы в безопасности. Я это знаю…

И они, успокоившись, посмотрели друг другу в глаза и принялись обсуждать неотложные меры по осуществлению своих далеко идущих планов.

Алексей Максимович Каледин до последней минуты будет сожалеть о том, что эти дни навсегда развели его с Алексеем Алексеевичем Брусиловым, столь глубоко чтимым им, лучшим военачальником уходящей России.

Тяжёлые раздумья сковали душу Каледина: «Во что верил? Чему присягал и служил? Видит Бог, не щадил ведь себя, все силы и кровь свою ради любезного Отечества готов был отдать всегда.

И вот – итог. Закатывается Россия, и я не вижу возможностей предотвратить катастрофу. Не армию же мне поднимать и вести на Петербург, спасать империю.

Страшное время. Не знаю, за какие грехи оно русским людям досталось. А впереди, чувствую, грядут ещё более страшные и тяжкие потрясения. Как из них выйти, не уронив чести? В противном случае – лучше смерть. Да, личная смерть, нежели бесчестье. Здесь для меня иного выбора просто не существует».

ГЛАВА VII. НА РАЗЛОМЕ

Самые тяжкие испытания

для детей рода человеческого

готовит судьба в ту пору,

когда сын идёт на отца,

а брат поднимает руку на брата.

И никогда не понять слабым

человеческим разумом

за что Господь попускает такое?

И. Владиславский

Февраль семнадцатого года Каледин встретил даже спокойно. А скорее – опустошённо. Душа его была переполнена скорбью по Самсонову, самому лучшему другу и единомышленнику, которого, он это теперь знал твёрдо – уже нет в живых.