марлей и лейкопластырем сверху.

– Не туго? Ослабить?

– Нормально…

Никогда раньше Анжело не уделял Томми столько внимания. Обычно мальчик

его побаивался, но сейчас слишком переживал, чтобы об этом задумываться.

Прежде ему не разрешали ошиваться рядом, когда Сантелли по-настоящему

готовились к выступлению. Смешки и грубоватые шутки репетиций остались

позади – Марио и Анжело были тихие, собранные и предельно серьезные.

– У тебя песок в волосах, – Анжело протянул ему расческу.

Расческа была не слишком чистой, но Томми воспользовался ей без колебаний.

Марио все еще стоял возле зеркала – закреплял зеленую с золотом накидку на

плечах. Потом повернулся. Как всегда в сценическом костюме он выглядел

крупнее. Брови вразлет придавали его чертам нечто дьявольское.

– Когда будем выходить, ты пойдешь между Анжело и Папашей Тони. Видел, как

у нас забирают накидки?

Томми кивнул.

– Сегодня это сделаешь ты. Пусть публика разглядит тебя, как следует. Сперва

возьмешь у Папаши Тони, потом у Анжело, потом у меня. Отдашь их

униформисту. Ну, сам знаешь. Только не суетись.

Анжело тоже затянул шнурки на горле. Томми накидки не полагалось: он был

просто запасным.

Они прошли к манежу как раз вовремя: оркестр уже заиграл медленную

волнующую мелодию, которая предваряла выход воздушных гимнастов. Томми в

сотый раз напомнил себе спросить, как она называется, и понимал, что снова

забудет.

– Вперед, – Анжело взял его за локоть и подтолкнул к входу.

Марио все еще молчал. Томми знал, что некоторые артисты перед

представлением волнуются больше, чем другие. Он и сам был бы рад подойти к

аппарату ближе, чем на фут, без тошноты. Но Марио выглядел так, будто

происходящее казалось ему сном.

Анжело быстро улыбнулся Томми:

– Ну, хорошо, парень, все нормально. Ты проделывал это сто раз, и этот ничем не

отличается.

Потянувшись мимо мальчика, он схватил Марио за локоть.

– Мэтт, ты натянут, как струна. По-прежнему чувствуешь удачу? Если нет, я не

против.

Марио ответил что-то, но что именно Томми не разобрал из-за многократно

усиленного голоса Джима Ламбета.

– Летающие Сантелли…

Томми сделал глубокий вдох. Его пошатывало, как будто ноги вдруг стали

короткими и не доставали до земли. Он старался идти, как другие: медленными

размеренными шагами, не глядя ни направо, ни налево. Когда торжественная

музыка без перехода сменилась грациозным бодрым вальсом, Томми повернулся, собрал тяжелые накидки и передал униформисту. На лестнице он был

последним, огни били в глаза.

Ступив на мостик, Томми почувствовал себя как в первый раз – не слишком-то

твердо – и взялся за боковую стропу. Рука Марио, крепкая и уверенная, легла на

плечо. Было холодно – и внутри, и снаружи. В свете прожекторов трапеции

выглядели другими – тонкими странными темными линиями. Анжело и Папаша

Тони на второй ловиторке тоже смотрелись по-другому, больше, чем обычно. До

сознания долетали обрывки слов:

– Впервые на арене… самый юный воздушный гимнаст, когда-либо выступавший в

цирках Америки… к Сантелли присоединился новый член труппы… Марио и

Томми Сантелли на двойной трапеции…

Когда они спустили трапецию, Марио шепнул:

– Свет глаза не слепит?

– Нет.

– Хорошо… вперед!

Внутренние часы начали отсчитывать ритм без участия сознания. Раз: четыре

ладони хлопают о перекладину. Два: долгое скольжение, высокий пик, возвращение. Три: снова пик – во вспышке незнакомых огней Томми увидел

тонкую темную линию сетки внизу. Четыре: полет в пустоте, шлепок рук Папаши

Тони об его запястья, напряжение плечевых мышц… Не видя, Томми знал, что

Марио так же попал в хватку Анжело, и тела их сейчас изгибаются с отточенным

до автоматизма сходством. Обратный кач, переворот лицом к мостику, снова

полет, секундный ужас, от которого он так никогда и не избавился – а вдруг

трапецию отнесло ветром – нахлынувшее облегчение, когда перекладина

оказывается под пальцами, равновесие, чтобы ни один край не перевесил, не

испортил полет. Стиснутые ладони. Долгий грохот барабанов, или это