Марфа глянула на него, видитъ плачетъ.

— Кто тебя? Что не сказываешь? Кто, говорю?

— Мамушка!... Трегубой... сказалъ... убить хоче... пьяный такой... къ намъ... намъ въ избу зашелъ... — А самъ панёву не пущаетъ. Она его отцпитъ, а онъ зa другое мсто перехватитъ, какъ колючка какая. Разсердилась баба, ей немного ужъ достелить оставалось,[59] пошла къ пучку, а онъ на ней виситъ. Прибила опять. — Кто тебя, сказывай, — говоритъ.

— Дядя Федоръ... въ из... избу пришелъ... — ужъ насилу-насилу выговорилъ.

Какъ поняла мать, недославши толкнула его отъ себя, бросила, одернула паневу и пошла въ избу. —

A дло такъ было. Федоръ Резуновъ[60] прошлой осенью сына женилъ и на него землю принялъ, а въ зиму свою хозяйку схоронилъ. Вотъ онъ и ходилъ къ прикащику, что, молъ, тяжело безъ бабы землю нести, да и что годовъ ему много, не сложутъ ли землю. «Я, — говоритъ, — и безъ земли вашему здоровью радъ стараться. Какая плотницкая работа будетъ, все могу сдлать». — Мужикъ на рчи ловкой былъ, хоть кого заговоритъ. Да не поддался на этотъ разъ прикащикъ, говоритъ: «Ты еще молодъ, всего 42 года, а что жены нтъ, такъ у насъ невстъ не искать стать, вонъ Трегубая Марфутка вдова, таковская по теб старику». — Такъ-то дло и поршили, и Марфу призывали, и старики сказали, что дло. Вотъ Федоръ то съ утра, замсто на работу, въ кабакъ пошелъ съ прозжимъ извощикомъ, а теперь самъ сватать пришелъ. — Какъ у нихъ тамъ дло было, Богъ ихъ знаетъ; Марфутка поплакала, поплакала, походила, покланялась, а конецъ длу былъ, что передъ Покровомъ повнчали. —

Какъ пошла отъ него мать, Сережка легъ на брюхо и все кричалъ, до тхъ поръ, пока мать было видно; какъ зашла она зa плетень, онъ пересталъ, повернулся на бокъ и началъ[61] обтирать слезы. Руки вс замочилъ. Обтеръ объ землю и опять зa глаза — все[62] лицо вымазалъ. Потомъ взялъ сухую былинку и сталъ ковырять ей по земл:[63] выкопаетъ ямку, да туда слезъ, а не достанетъ, — поплюетъ. — И долго тутъ на выгон лежалъ Сережка и думалъ свою думу о матери и дяд Федор и о томъ, зa что его дядя Федоръ убить хотлъ и зa что мать прибила. — Онъ припомнилъ все, что зналъ о матери и дяд Федор, и все не могъ ничего разобрать. Помнилъ онъ, что мать здила въ Троицу къ обдн и изъ церкви вывела его и сла у[64] богадльни подъ навсъ съ кумомъ и говорила многое о Федор, о муж, о дтяхъ. Помнитъ онъ, что кумъ все приговаривалъ одно: «Тетушка Марфа! сводныя дти — грхъ только», — и что мать говорила: «чтожъ, коли велятъ». — Потомъ помнитъ, что мать ходила на барской дворъ, пришла оттуда въ слезахъ и побила его за то, что онъ на лавк лежалъ, и въ этотъ же вечеръ сказала ему, что вотъ, дай срокъ, Федоръ Ризуновъ тебя пройметъ, — и тутъ же стала цловать его и выть. —

Потомъ помнитъ, что двчонки дразнили его Ризуновымъ пасынкомъ, и хотя онъ не понималъ, къ чему клонило, онъ плакалъ, слушая ихъ. А тутъ еще самъ Федоръ убить хотлъ. Во всемъ былъ Федоръ, и онъ ненавидлъ его. Онъ сталъ думать, какъ бы ему извести Федора; убить? отравить? испортить? — Тутъ двчонки съ хворостинами, загоняя скотину, вышли изъ подъ горы. — «Что, али вотчимъ Федька побилъ?» — Онъ молчалъ, они потрогали его. Онъ схватилъ камень и пустилъ въ нихъ — двки стали прыгать и кричать.[65] Онъ бранился, потомъ заревлъ. Бабы прогнали двочекъ. Старшая, Парашка прошла съ скотиной. — «Чего ты?» — Сережка разрвелся и разсказалъ, какъ хочетъ погубить. Парашка сказала, что испортить надо. «Пойти къ ддушк Липату». Странница пришла. Они ей открылись, она научила терпть. Мать погнала скотину загонять. Уложила спать, за нее завалился. —

Посл Покрова женили. Сережка видлъ, какъ одли мать, какъ она выла, какъ пили мужики, и его къ нимъ перевели. Двчонка злая Ризуновыхъ, мокрая. — Разъ пришелъ домой пьяный Ризуновъ. — «Зачмъ обдъ не готовъ?» — «Ты не веллъ ждать, и мы поли». — «Ахъ ты такая-сякая, трегубое отродье накормила. Извстно, такъ вотъ я убью его», — схватилъ топоръ, да на С[ережку]. Сережка обмеръ: «батюшка, дай помолиться». Терпть [?]

** 2.

«Али давно не таскалъ!» — сказалъ мужикъ съ обмерзлыми сосульками на бород и усахъ, входя вечеромъ въ избу и обращаясь къ баб. Онъ только что поскользнулся въ сняхъ и едва удержался о притолку. — «Опять налили снцы, идолы!» — «А ты ушатъ починилъ, чтоли?» — сказала баба. — «Нон бабы 5 разъ за водой ходили, что принесутъ, половина вытечетъ». — «Начинишься на васъ, чертей. Космы повыдергаю, такъ не потечетъ». — Мужикъ пріхалъ изъ лсу не въ дух: караульщикъ засталъ его накладывающимъ молодые дубочки, которыя онъ срубилъ въ господскомъ лс, и содралъ съ него на косушку. Кром того онъ поскользнулся. Баба видла, что дло плохо, и лучше молчать.

[66]Мужикъ молча раздлся, поужиналъ съ семьей. Сынъ, пришедшій съ господской молотьбы изъ села, за ужиномъ разсказалъ новость. Въ риг сказывали — баринъ пріхалъ. — «О!» — сказалъ старикъ. — «Мужики гутарили, опять хочетъ землю отрзать. Къ Посредственнику здилъ. Михайла говоритъ, ничего не будить». — «Какой Михайла?» — «Сидоровъ — грамотный что ли онъ, — сказывалъ, ничего не будеть, потому, — мужики свово планту не покажуть, а когды царская межевка придеть, годы пущай ржуть, — отъ Царя землемръ все укажеть, всю землю отхватють господсткую»...

[67]Старикъ внимательно слушалъ, и бабы замолкли. Василій слылъ зa голову. — «Потому, говорить, комедатраная [?] межевка пойдеть, а на эвту согласія не сдлають...»

Старикъ радостно усмхнулся. — «Съ весны тожъ прізжалъ, — сказалъ онъ, — какъ маслилъ, небось дураковъ нашелъ, — съ чмъ пріхалъ — съ тмъ ухалъ»... Василій продолжалъ: «Михайло сказывалъ, баринъ-то старшину чаемъ поилъ, — слышь, хочетъ тапереча всю землю въ пруценту укласть. Старшина сказывалъ, міръ очень обиждается». — «Охъ, Господи, сказалъ [старикъ], рыгая и крестясь — «креста то нтъ на людяхъ», — и онъ вылзъ изъ за стола. «Завтра сходку собрать велли», — прибавилъ Василій. — Черезъ 5 минутъ лучина затухла, и 12 душъ Семеновой семьи (такъ звали старика) захрапли въ 7 арш[инной] изб.

Семенъ жилъ на хутор, поселенномъ лтъ 15 тому назадъ въ 5 верстахъ отъ села и состоящемъ изъ 4 дворовъ. Баринъ же остановился въ усадьб, въ сел. Баринъ нсколько мсяцевъ тому назадъ[68] неожиданно получилъ это имнье въ насл[дство]. [Онъ служилъ][69] по другому имнію (за 100 верстъ отъ этаго) посредникомъ, и посредникомъ заслужившимъ негодованіе дворянства. Онъ прізжалъ въ первой разъ весною съ тмъ, чтобы облагодтельствовать крестьянъ и доказать, что, проповдуя уступки крестьянамъ, онъ самъ и на дл готовъ ихъ длать, — что ему было въ особенности легко, такъ какъ онъ былъ богатъ, никому не долженъ, одинокъ, и имнье это свалилось ему съ неба. Онъ предлагалъ крестьянамъ перейти съ барщины на оброкъ, оброкъ съ излишней сверхъ надла землей полагалъ навсегда ниже Положенія и, для того чтобы крестьяне всегда могли заплатить оброкъ, предлагалъ оставить барщинскую работу, только оцнивъ ее въ деньги, такъ что при этой оцнк мужикъ съ бабой, ходя на барщину, зарабатовалъ весь оброкъ меньше чмъ въ полгода трехдневной барщиной. Мужики отказались и съ радостью проводили узжавшаго и ничего не сдлавшаго помщика. — «Что взялъ? Съ чмъ пріхалъ, съ тмъ и ухалъ...»