Шрифт:
— Да не из-за Маши она сюда ездит! Прости, Николенька, но в некоторых вопросах ты такой ребенок...
Николай смутился, ломая спички, пытался раскурить трубку.
— Какие нелепые мысли приходят тебе в голову... Право, нехорошо, неостроумно...
— Ага! Покраснел, — торжествующе сказала Анна. — Это она из-за тебя ездит... Она влюблена в тебя по уши, и ты это знаешь, только вид делаешь, что не замечаешь...
— Как ты можешь такое говорить! Я ей в отцы гожусь! Выдумала тоже!
— Двадцать лет — не такая уж большая разница. — Анна подошла к Николаю, взяла его за плечи, делая вид, что внимательно изучает его. — Ты, Николенька, мужчина видный, хоть сейчас под венец. Хорошая пара у вас может получиться... Она хоть и не знатного рода, но Данила Шеншеев — человек в России знаменитый... Как говорит Степан, его и за десять миллионов не купишь. И дочку свою единственную, говорят, сильно любит...
— Анна, прекрати. Ты говоришь пошлости...
— Ну, хорошо, хорошо... Больше не буду. Анна села с ногами на диванчик.
— Можно я посижу у тебя?
— Конечно, можно... Хочешь, я покажу тебе проект школы? — Николай подсел рядом, развернул рулон ватманской бумаги.
— Красиво, правда? Но главное, здесь будут учить практическому хозяйствованию на земле. Вот это — оранжереи. Здесь и зимой будут выращивать овощи, это — котельная для обогрева теплиц, это — депо для хозяйственного инвентаря...
— Как ты сейчас похож на отца, Николенька! Я тебя очень прошу, поговори с Ваней, пусть он привлечет Машу к своим занятиям, берет с собой на пленэр, ездит с ней в город... Поговоришь? Ну, обещай, что поговоришь!
— Обещаю, — ласково улыбаясь, сказал Николай.
Дом фон Шпильце. Петербург.
Первый свой визит по выходе из тюрьмы Полиевкт Харлампиевич посчитал своим долгом нанести Амалии Потаповне фон Шпильце.
Амалия Потаповна приняла его с искренним радушием, распорядилась насчет кофия, усадила По-лиевкта Харлампиевича в покойное кресло.
— Похудели, Полиевкт Харлампиевич, на казенных хлебах. Но это вам к лицу... Придает некую стройность и загадочность...
— Я, Амалия Потаповна, пришел высказать вам свою глубочайшую благодарность за ваши заботы, труды и хлопоты обо мне. Всю жизнь буду помнить
ваши благодеяния... Можно сказать, вырвали из лап зверя,терзавшего не только тело, но и душу...
— Вы имеете в виду этого следователя со странным греческим именем?
— Его самого... Аспид. Вцепился в меня как такса в лиса. Аристарх Петрович его зовут. На всю оставшуюся жизнь запомню.
Горничная принесла кофе. Амалия Потаповна собственноручно налила Хлебонасущенскому чашку.
— Забыли, полагаю, вкус настоящего кофе?
— Какой там кофе, на нарах-то! — Хлебонасущенский с наслаждением сделал глоток огненного напитка.
— Этот Аристарх и мне много неприятностей доставил, — Сказала Шпильце. — Распространил в обществе обо мне совершеннейшие небылицы...
— Кто ж ему поверит, Амалия Потаповна! — возразил Хлебонасущенский. — Всем известна ваша высоконравственность.
— Не скажите... Люди злы... Сплетни, пересуды для многих единственная радость в жизни. Так что должна с горечью заметить: моей репутации нанесен серьезный удар. Ну, и материально, знаете ли, пришлось сильно пострадать... Эти судейские — просто грабители с большой дороги.
— Я, Амалия Потаповна, со своей стороны готов возместить некоторые убытки. Разумеется, в силу скромных своих возможностей.
— Ну, что вы... Вы и так пострадали, друг мой. Какие счеты между старыми друзьями... Сегодня я вам помогла, завтра — вы мне поможете.
Хлебонасущенский насторожился. Он хорошо знал характер Амалии Потаповны, знал, что она просто так слова на ветер не бросает.
— А вы... как это русские говорят... все бобылем живете? — резко меняя тему, спросила Шпильце.
— Так точно-с, бобылем-с...
— Ну, так, может, подобрать вам опрятную немецкую девушку? Или вы все еще эту... девку... помните... Машу Поветину...
— Помню, — тихо сказал Полиевкт Харлампиевич.
— Удивляюсь я вам. Зрелый мужчина... Повидал на своем веку всякого... И вдруг — любовь! Это, знаете ли, у вас чисто русское. Немецкий мужчина выше всего ценит «орднунг» в доме: чтобы было все опрятно и вовремя. И любовь чтобы была опрятной и вовремя. А вы, русские, любите страдания, страсти, слезы...