Шрифт:
— Но этого никак не может быть! Она похоронена на Митрофаньевском кладбище, о чем есть соответствующие документы.
— И тем не менее мне доподлинно известно, что Юлия Николаевна Бероева жива. Много еще неразгаданного в мире... Но вы почему-то не поинтересовались, за кого вышла замуж «покойная»...
— За кого? — тихо спросил Хлебонасущенский.
— Муж Бероевой — Сергей Антонович Ковров.
Хлебонасущенский вскочил как ужаленный.
— Этого не может быть! Вы рассказываете какой-то глупый фарс... Только на театре оживают покойники... В жизни такого быть не может.
— В жизни все может быть, Полиевкт Харлампиевич. Все! И вам решительно следует заняться своим здоровьем. Вам предстоит много дел. Ведь если мне известно место, где пребывает Бероева, то это место может стать известным нашему общему знакомому. Вот в этом я совсем не заинтересована. Полагаю, что и вам это ни к чему. Итак, подведем итоги. Необходимо найти Чернявого и позаботиться о его здоровье. Это — первое! Второе, и как мне представляется, много более трудное и опасное дело: надо позаботиться о здоровье Юлии Николаевны. При ней неотступно находится Ковров и, пока он рядом, сделать что-либо будет трудно. Думайте, Полиевкт Харлампиевич... Если хотите закончить свои дни в уютном домике, а не на каторге — думайте!
Амалия Потаповна села в кресло, подлила в чашки горячего кофе, улыбнувшись, сказала:
— Я вам советую все же подумать насчет опрятной немецкой девушки!
Улицы Петербурга.
Полиевкт Харлампиевич брел по улице, не разбирая пути, не зная, куда и зачем идет... Известие о том, что Бероева жива, повергло его в состояние, схожее с тем, что бывает у людей, узнавших о гибели близких. Страха он не чувствовал, хотя и понимал, что, появись Бероева в качестве свидетельницы, под следствием окажется Амалия Потаповна, а уж она Хлебонасущенского спасать не будет... Его начинало мучить задание Шпильце. От природы Полиевкт Харлампиевич не был жестоким человеком, от вида чужой крови ему становилось дурно, а тут предстояло убийство двух свидетелей, да и свидетели были непростые... Во-первых, их еще следовало отыскать... А уж потом... И как это сделать... Чернявый — мужик серьезный, а уж о Коврове и говорить нечего... «И что же это за судьба у меня такая? — думал Полиевкт Харлампиевич. — Из огня да в полымя».
Очнулся Хлебонасущенский у Пяти углов... Он огляделся и увидел будочника, который, опершись на алебарду, стоял прислонясь к стене спиною, поодаль от размалеванной черными и белыми полосами будки. И тут только понял, куда помимо его воли привело провидение. Через дорогу в двух шагах от перекрестка он увидел яркую, видно недавно подкрашенную, вывеску: «Трактирное заведение «Ерши».
«Ерши». Петербург.
Заведение Прова Викулыча процветало. Сюда уже не пускали извозчиков, мастеровых, девиц, работающих от себя. Ресторация стала местом, где чиновники в складчлну отмечали в своем кругу повышения по службе, награды, жалования... Здесь
любили гулять после удачной сделки купцы и биржевые воротилы. В «Ершах» сколачивались компании великосветских шулеров. По вечерам сюда приезжали после спектаклей офицеры с актрисами и кутили до утра. В потайных комнатах крупные петербургские воры, налетчики и бандиты разрабатывали планы дерзких ограблений. Был здесь и цыганский хор; часто постоянных посетителей встречала «Величальная».
Ресторан только открылся, посетителей было мало. За столиком в углу расположилась шумная студенческая компания, да два чиновника о чем-то тихо договаривались за столиком возле буфетной стойки.
К Полиевкту Харлампиевичу подлетел молодой разбитной половой с огромной копной соломенных волос, разделенных пробором посередине и густо смазанных конопляным маслом. Он усадил Хлебонасущенского за столик у окна. Не успел Полиевкт Харлампиевич глазом моргнуть, а перед ним уже стоял запотелый графинчик с водкой, окруженный тарелочками с икрой, осетриной с хреном, бужениной и другими деликатесами. Не торопясь, Полиевкт Харлампиевич налил рюмку, поглядел на свет, как в хрустальных гранях искрится прозрачная жидкость, выпил и подцепил на вилку кусок икры. Позади него, словно из воздуха, возник Юзич и вкрадчиво сказал:
— С благополучным возвращением от дяди...
— Юзич! — обрадовался Хлебонасущенский. — Эк ты всегда появляешься неожиданно. Садись. Выпей, брат, со мной...
— Посидеть — посижу... А пить не буду. Служба... Не могу людям дурной пример подавать. — Юзич присел на краешек стула. — Матка бозка! Похудели, Полиевкт Харлампиевич... Надо вас подкормить. У нас сегодня судачок по-варшавски, стерлядка заливная и зайчатина по-бранденбургски в глиняном горшочке.
— Всего вкушу, — потирая ладони, сказал Хлебонасущенский. — Хоть по кусочку, а всего попробую... Сидел на нарах и мечтал, как к вам с Пров Викулычем приду, как первую рюмку выпью...
— Вас подчистую выпустили или?.. — осторожно спросил Юзич.
— Жить надо одним днем, Юзич, — пропустив мимо ушей вопрос Юзича, продолжил Хлебонасущенский. — Только у дяди это и понимаешь... А что Пров Викулыч? Здоров ли?
— Сдает Пров Викулыч... Давеча на работника осерчал, вырвал у него мешок. А в мешке шесть пудов... Он его в лабаз занес, сбросил, а после на спину стал жаловаться. Сдает старик...
— Шесть пудов, говоришь? — уточнил Хлебо-насущенский; Юзич кивнул. — Да, сдает... — согласился Полиевкт Харлампиевич и выпил рюмочку. — Ну, как тут жизнь шла без меня?.. Почитай, больше года прошло, как я у вас в последний раз был... Что слышно?