Я велела секретарю Надьке кликнуть моих в «пыточную» и затарить нас всех какими-нибудь напитками. Через несколько минут мой бравый отряд был в сборе. Этих людей я собирала долго, и каждый из них был обожаем мной прежде всего профессионально. В нашем деле полно своих стереотипов. К примеру, дизайнер просто обязан одеваться как игуана, ковырять в голове фломастером и глубокомысленно молчать. Арт-директор должен быть кокаинистом, психопатом и в виде хобби фотографировать жаб. Вследствие чего слова «криэйтор» и «придурок» быстро стали синонимами. Никто из моих против этого особо не боролся.

Бублик у нас «отвечал за базар» – копирайтил все, что попадалось под руку. Как этому небритому панку удавалось вещать тупым текстом в нескольких внутрикорпоративных изданиях крупных клиентов и одновременно поддерживать блоги известных брендов от имени мифических идиоток типа pink&hot, я не понимаю?! Вне офиса Бубл расставлял ловушки снов, воспитывал хомяка Геннадия и ездил в отпуск на Курилы.

Варвара была готом, совмещая смертеподобную внешность с глубинными знаниями 3D. Ее добрые коллеги разместили над рабочим местом офисную доску с надписью: «Позитив – ацтой, мрак – рулит». Варвара была довольна, но улыбаться не стала.

Европа обладал фантастическими знаниями в области современной русской литературы, блестяще излагал и негласно соревновался с Бубликом. Баловал нас всех литературными новостями, таскал в офис мамины булочки, уважал костюмы от Paul Smithи выглядел почти как человек, не считая бриллиантовой серьги в ухе.

Климов был старше остальных. Его отличительной чертой был абсолютно недоверчивый взгляд. Именно ему чаще всего задавали вопрос: «Я что, вру, по-твоему? А что ты тогда так смотришь?» Или:

– Климов отнесется к твоим словам с недоверием.

– Не, Климов просто посмотрит!

Второй отличительной чертой Климова была гениальность. Художественно образованный, Климов умел творить чудеса. Труднее всего ему давалось делать «зеленое зеленее», так что трудился Климов «трудным трудом» с надписью «арт-директор» в книжечке для таких записей.

Пашулькой звали здорового 30-летнего мужика, добряка, женатика и совершенно безотказного человека. Пашулька был неутомимым верстальщиком, обожал hot keysи немузыкально фигарил по клаве, отчего в помещении стоял постоянный эффект отбойника.

Я быстренько окинула взором компанию и мысленно заставила себя собраться. Я буду страшно скучать по ним, увы, успела влюбиться в свою команду. А как иначе? Ведь это те самые люди, которые однажды обклеили весь мой кабинет от пола до потолка стикерами со знаменитыми событиями, произошедшими в день моего рождения. Это они писали мне служебные записки типа: «Коллективное прошение о возможности отсутствия на корпоративном мероприятии ввиду временного прекращения поставок волшебной травы, необходимой для пребывания на указанном мероприятии в образе землян». Или: «Заивление. Марыся тыжа тожа вероятно ну мне хотелось бы так думать, хотя наверное вряд ли – Чилавек, короче, отпусти меня нах в отпуск или я зарежу нас всех. «О» – подпись Бублика.»

В общем, я буду страшно по ним скучать. Потом, когда уеду. А сейчас я открываю рот:

– Климов, ты ведь собираешься меня сейчас поразить, не так ли?

– Ма, я бы поразил, но вот эти гаденькие чипотли… – Климов машет в сторону хихикающих Пашульки и Бублика – Ма, они не дают мне нормально работать! Ма, позырь, чо они мне наваяли!

Климов тянет мне кучку исчирканных листиков с очередными шедеврами. По ломаному русскому в кучерявом почерке я сразу узнаю Пашульку. Все, что я тщательно просматриваю, ни на миллиметр не приближает работу к презентации клиента, все эти «хорьки-парикмахеры, демонические скунсы-убийцы» и прочая живность, рождающаяся ежедневно на листочках А4, меня уже порядком достала. Я поднимаю голову и начинаю шипеть:

– Климов, ты был за старшего. Тебе пипец, и ты знаешь, как он выглядит!

– Ма, не кипи, мы большие и слушаемся! Ма, короче, дело в следующем: я тут набросал в общих чертах – золота килограмм, как ты велела, и русского духа – немерено, там такая ромашка на переднем плане, что любой всплакнет. Ма, ты тока скажи этим животноводам, чтоб они не ржали как дебилы, а я тебе через полчасика из них макетик вышибу.

– Климов, время пошло.

Бубл, Пашуля и Климов, изображая спешку, толкутся в дверном проеме. Европа с Варварой умудрились доделать «бородатый» заказ с выставкой и сейчас сидят королями. Я смотрю работу, говорю парочку мыслей о втором этаже и гостевой зоне и отправляю их к товарищам. Сквозь стеклянную стену виден Сергеич, беседующий с охранником. Я сижу в задумчивости и разглядываю рисунки про хорьков. Начинаю тихонько похихикивать над картиной «Запорожские наташи пишут письмо турецкому хулигану». Придурки!

Входит Сергеич с видом второклассника-второгодника с картины «Опять двойка» и начинает подлизываться:

– Мариш, а не пообедать ли нам вкусно? А может, и поужинать, время, вон, уже к шести?

– Виктор Сергеич, а вам кусок в горло полезет после содеянного? – язвлю я.

– Марин, ну зачем ты так? – обижается Сергеич, потративший все свои дипломатические таланты на это предложение поддержки в трудную минуту.

Мне и впрямь становится стыдно: отрываться на Сергеиче – не по-джедайски, добрый он, да и, скорее всего, если мог что-то изменить – сделал бы это.